Люби себя, как я тебя - [12]

Тамара

Мне хотелось поговорить с Тамарой. Но я долго не решалась набрать ее номер.

Она позвонила сама. Приходи, сказала она, поболтаем.

Сначала мы обе были напряжены. Но потом, когда Тамара сварила кофе и мы сели друг против друга — как это бывало прежде, — нас отпустило.

— Как ты? — спросила она.

— Прости меня, если сможешь, — сказала я.

— За что, глупая? Ты тут ни при чем.

— Это правда?

— Правда. Конечно правда.

И она рассказала мне то, чего я не знала.

Что все было хорошо вначале, а потом, месяца через два, она почувствовала, что в тягость Кириллу. Это было для нее невыносимо, она устраивала сцены, чем только усугубляла его неприязнь. Потом, опомнившись, сменила тактику: стала тихой, покорной, почти рабыней. Это тоже не было ему по нраву. Она придумывала разные поводы, чтобы увести его из дому, оторвать от работы. Если они где-нибудь выпивали, она снова была ему нужна. И ее уже не волновало, что нужна она ему только как женщина в постели, а не как друг, спутник на всю жизнь — она хотела привязать его хотя бы к своему телу. Но не получилось — подвернулось более молодое тело.

— Ты уж прости, что я так говорю. Я достаточно узнала его. Боюсь, он и с тобой обойдется так же. — Она усмехнулась. — Хотя у тебя времени побольше, чем у меня.

— Ты уверена, что он такой примитивный, как тебе показалось?

— А у тебя есть аргументы против?

— Я не думала об этом. Я просто чувствую, что он…

— Девочка моя, не доверяй женским чувствам. Тем более когда они под таким мощным прессом, как этот мужчина.

Я не стала ничего отвечать. Мне хотелось одного: удостовериться, что Тамара не держит на меня зла, а еще лучше — что она вовсе освободилась от своей страсти к Кириллу.

Вот он, эгоизм, поймала я себя на мысли, и мне стало стыдно, что мотивом моих переживаний было шкурное чувство, а не сострадание к ближнему…

Мы замолчали и потягивали кофе.

— Ты бросила курить? — заметила я.

— Бросила. Я все бросила. Я хочу уйти в монастырь.

— Не говори глупостей.

— Я серьезно. Но я пойду не в монастырь, а в хоспис. Я уже договорилась. Буду про искусство рассказывать, про Бога, про любовь… Про Божью любовь, конечно.

— Ты — про Бога? — Я не могла сдержать удивления.

— Да, я. Да, про Бога! А ты думала, я конченая безбожница?.. Хотя я и сама так думала. — Она помолчала. — Когда это случилось… у вас с Кириллом, я решила, что убью его… за себя отомщу и тебя спасу. Да-да, не смотри на меня так. Потом подумала, лучше сама сдохну — и возни меньше, и ответственности. Собрала таблеточки… разные-всякие… там были и те, что надо, но маловато… Написала письмецо… и встала почему-то на колени перед этими таблеточками. И почему-то вдруг сказала: Господи, прости. — Тамарин голос задрожал. Она снова помолчала. — И как пошли из меня все мои грехи… связи с мужчинами, аборты… даже то, что я и грехом-то никогда не считала. Вот так. И поднялась я с колен новым человеком. Словно излеченный дальтоник: мир вдруг цветным показался, каким-то невообразимо чистым, контрастным… Не знаю даже, как объяснить. Сестрица говорит, это рождением свыше называется.

Я ушла с легкой душой, благодаря Бога за все, что случилось с Тамарой, и прося прощения за свое малодушие.

На пороге Тамара сказала:

— Если у вас сложится, вы сможете быть счастливы. По-настоящему счастливы. Я желаю вам этого. От всей души.

* * *

— Где была? — спросил Кирилл, целуя меня в прихожей.

И я рассказала ему все.

Кирилл

Ночью он вдруг сказал:

— Я плохой. Я очень плохой. Но я буду стараться стать лучше. Только ты не бросай меня.

— Ты хороший, ты замечательный. И я не брошу тебя. Не говори глупости. — Я крепко прижала его к себе и погладила по волосам. — Я не смогу тебя никому доверить, кто же еще сможет любить тебя так, как я? — Я целовала его лицо. — Ты мой маленький…

Он передернулся.

— Ты что? — испугалась я.

— Никогда не называй меня так. — У него изменился голос.

— Почему?

— По кочану. Не называй, и все. — Он не слишком вежливо вырвался из моих объятий и отвернулся.

— Хорошо. Прости, пожалуйста.

Я подумала, что, возможно, это связано с какой-то его прежней любовью и ранит его. Но тут же вспомнила эпизод, которому не придала большого значения.

Несколько дней назад, вечером, когда Кирилл работал за своим столом, я подошла, обняла его сзади за шею и стала целовать в лысеющую макушку. Я почувствовала, как он сжался и тут же постарался высвободиться.

Тогда я решила, что за рабочим столом он не любит нежностей. Но теперь мне в голову пришла другая мысль.

Случай убедиться в правоте моих подозрений не заставил себя долго ждать.

Как-то в субботу мы пришли из театра и решили перекусить, не устраивая плотного ужина. На десерт Кирилл налил бренди, и мы сидели, потягивая его и обсуждая спектакль. В пьесе упоминался новогодний карнавал, и я спросила:

— Как ты обычно встречаешь Новый год?

— Я ненавижу этот праздник. — Он передернулся. В его голосе зазвучал металл.

— Этого… не может быть! — сказала я удивленно.

— Может, — отрезал Кирилл, и атмосфера напряглась.

Я чувствовала себя виноватой в том, что невольно испортила вечер. Я взяла его ладонь и прижала к щеке. Поначалу напряженная, его рука начала расслабляться. Нет чтобы мне остановиться на этом… Но я сказала: