Люби меня нежно - [30]

Он подошел к ней и попытался заглянуть ей в глаза.

— Юль…

Она смотрела на противоположную стену.

— Юля… Я хочу попросить у тебя прощения за то, что было в тот вечер…

И тут его пронзил взгляд ее пылающих зеленых глаз. Он даже опешил от того, сколько скрытого значения было в этом взгляде, сколько таинственного и бесконечно глубокого смысла.

— Ты знаешь, что ради тебя она хотела продать квартиру?

Вадим сглотнул.

— Квартиру? И мать пошла ради этого к тебе?

— Да, вчера утром.

— Что ты ей ответила?

— Ничего. Продажа квартиры — не дело одного дня. А тебе ведь нужны деньги срочно, не так ли? Впрочем, как ты уже слышал, Светлана Владимировна все отменила только что.

— Что значит отменила?

— То и значит. Она не будет ничего продавать.

— Не понимаю… Мать и мне сказала не беспокоиться.

— У нее кто-то был. Когда я вошла, то почувствовала запах очень дорого одеколона. Такой одеколон простые врачи элементарно не могут себе позволить.

— Кто же, по-твоему, у нее мог быть?

— Не знаю, но человек, проходивший мимо нас в коридоре, когда мы шли сюда, издавал точно такой же запах.

— Полный такой, бородатый, в сопровождении квадратного громилы? Черт побери, кто же это был? Я спрошу у матери…

* * *

— Присядь, Женечка, — пригласила Светлана Владимировна, похлопав по краю постели. — Вот так вот… Я тебя не очень обременяю?

Он с улыбкой покачал головой.

— Расскажи, как живешь? У тебя, вероятно, все хорошо в жизни. Во всяком случае, мне так думается.

— Ну, не так чтобы все хорошо, — усмехнулся он. — Разве стал бы я ходить по офисам со своими картинами и унижаться перед такими, как Виктория Павловна, если бы все было так замечательно?

— А ты действительно художник?

— На самом деле я служу. Ты ничего не имеешь против военного?

— Нет-нет, — тихо засмеялась она. — Кстати, я и предполагала, что ты станешь военным или художником. Ты же за военруком по пятам ходил.

— Было дело. После школы поступил в училище. Потом гарнизоны, переезды… То север, то юг. Даже год в Сирии пробыл. Лет десять назад жена сказала: «Хватит», забрала дочку и уехала к родителям. Теперь вот кручусь, чтобы немного их поддержать. Дочка-то у меня красавица. Модница такая, что только держись!

В его глазах светились радость и гордость, так хорошо ей знакомые.

— Что же ты не на службе?

— Да вот, пришлось отпроситься. По семейным… Не бросать же тебя, такую больную.

— Что ты, я вполне хорошо себя чувствую! Хоть сейчас домой.

— Лежи и не выдумывай, — с нарочитой строгостью сказал он.

Она с благодарностью взглянула на него. Ей было очень приятно чувствовать на себе чью-то заботу. Столько лет Света заботилась только о сыне, забывая себя. Детские ласки сына все компенсировали: и одиночество, и несбыточные желания, и безумную тоску по сильным и нежным мужским рукам… Потом сын вырос, невольно перенеся свои интересы на друзей и знакомых, и она осталась один на один с пустотой, на которую нельзя было опереться. Света острее почувствовала, как ей не хватает родной спины, к которой можно прижаться щекой, вздохнуть и счастливо улыбнуться. Спины, за которой она бы чувствовала себя спокойнее, увереннее, свободнее от необходимости решать кучу мелких дел.

И вот перед ней сидел тот самый Жека, с которым они впервые целовались в десятом классе и ужасно веселились, с трудом входя в роль взрослых. Это было так забавно — прикасаться губами, как в кино, ощущая при этом тепло и священный трепет в груди.

Она помнила катания на карусели в парке, яркое августовское солнце, истомившееся от собственного усердия, шелест уставших за лето листьев, готовых по первому зову осени пожелтеть и упасть на землю. Помнила мороженое, которое свалилось ей на коленки, и суету Жеки по поводу этого несчастья. Он опускал свой платок в фонтан и долго вытирал потекшее мороженое с ее ног, при этом глядя на нее так, как не смотрел никто потом. Она помнила этот взгляд и искала его потом в глазах Саши. Но так и не нашла…

Не нашла и смирилась.

Да, их пути разошлись после смерти ее отца. Света тогда очень переживала. Было уже не до прогулок по парку, не до поцелуев, не до походов в кино. Все как-то так повернулось, что после того августа они больше не встречались. Жека уехал. Она осталась.

«Ты помнишь?» — читалось в его добрых глазах.

«Помню», — отвечали ее глаза.

— Я рад, что встретил тебя, — сказал он.

— Жаль, что при таких обстоятельствах…

— Нет, — покачал он головой, — при других обстоятельствах мы бы просто вежливо поинтересовались друг у друга: «Как жизнь?», выпили бы в кафе по чашке кофе и разошлись. Вот и все. А теперь ты волей-неволей будешь вынуждена видеть меня. Ты же такая слабенькая, — смешно наморщил он нос, — не сможешь сопротивляться.

— Да, от тебя всегда было трудно отделаться, — засмеялась она. — Я помню, как ты прикатил на мотоцикле, который у кого-то одолжил, к моему дому и начал газовать. Мама меня тогда сама на улицу выгнала, говорит: «Иди, успокой своего хахаля, иначе я сейчас дубиной по башке его дурной огрею и вдобавок тарахтелку его испорчу!».

— А я подумал, почему у тебя был такой испуганный вид!

— Конечно, стоило мне только представить маму с дубиной в руке!