Любавины - [29]

– Купцов-то нету теперь, – вставил Егор, заинтересованный рассказом. – А эти… нэпманы, что ли, какие-то.

И тут вошла Ольга.

– Вот и дочь моя заявилась! – обрадовался Михеюшка.

– Заявилась! – огрызнулась Ольга. – Пятнадцать верст по такой грязи – черт не ходил…

– Сразу надо начинать с черта, – недовольно заметил Михеюшка, развязывая большой мешок. – Хлебушко есть, сальце, пирожки разные… все правильно. Чего долго не была?

Ольга только теперь заметила в полутемной избушке гостя.

– Егорка ведь?… Ты чего здесь?

Егор не ответил (как будто она сама не понимала, чего он здесь!), слез с нар, прикурил от выпавшей из камелька щепочки, сел на чурбак: он знал, что баба сейчас будет выкладывать деревенские новости. Хотелось узнать, что делается дома.

Ольга долго распутывала шаль и все ворчала, что это не погода, а наказание господнее (странное дело с этими бабами: когда им даже не очень нужно и даже совсем не нужно, они могут так легко, просто врать, будто имеют на это какое-то им одним известное право. Погода на дворе стояла ясная, тихая, холодная, – лето обещало быть хлебородным).

Раздевшись наконец, Ольга оглядела избушку, нашла веник, стала подметать и заговорила, кстати, о том, что вот если бы оставить мужиков одних, то их скоро надо было бы вытаскивать из грязи за уши. А все на баб ругаются, все недовольны: мол, ничего не делают, пятое-десятое…

– Интересно бы посмотреть на вас тогда…

Михеюшка отрезал кусочки сала и подолгу жевал их беззубым ртом, очень довольный.

– Што нового там? – не выдержал Егор.

– Где?

– В Баклани, где…

– Чего там нового?… Отца твово видела, по улице шел. Слабый шибко. Идет – вроде улыбается, а самого, сердешного, ветром шатает…

У Егора под сердцем шевельнулась непрошеная жалость. Конечно, все не так, как расписывает эта шалаболка. «Отца ветром шатает»! Глупая баба! А все равно стало жалко отца.

Егор погасил окурок, хотел выйти на улицу, но Ольга продолжала рассказывать:

– А к Маньке-то новые сваты приходили. Пошла девка в гору с твоей руки…

– Кто?

– Городской парень этот… Как их называют, забыла уж…

– Полномоченный, – подсказал Михеюшка.

– Леший их знает. Ну, со стариком они приехали, школу еще хотят…

– Ну и што? – сердито оборвал Егор.

– Ну, и пришли… с Федей Байкаловым. Нашел кого позвать! Смех один…

– Ну?

– Ну, самого-то Сергея Федорыча как раз дома не было. Она и говорит, Манька-то: вот, мол, приедет отец, тогда приходите, а без отца я, дескать, не могу разговор вести.

Егор хлопнул дверью, сбежал с высокого крыльца… Лицо горело.

– Ах ты… паразитство! Гадость! – он несколько раз подряд негромко выругался.

Остановился посреди поляны, не знал, что делать дальше.

Присел на дровосеку, но тотчас вскочил и вошел в избушку.

– А Макар-то тоже здесь живет? – спросила Ольга.

Егор не ответил, снял со стенки ружье и вышел, так хлопнув дверью, что с потолка, из щелей, посыпалась земля.

Лес просыпался от зимней спячки. Распрямлялся, набирался зеленой силы.

Солнце основательно пригревало. Пахло смольем. Земля подсохла, только в ложбинах под ногами мокро чавкало.

В полдень Егор пришел на пасеку к Игнатию.

Игнатий возился с ульями, сухой, опрятный, в черной сатиновой рубахе, сшитой красными нитками.

– Пришел, беженец? Домой?

– Нет. Мне Макара надо.

– Зря. Я думал, ты домой. Вертаться надо, Егор.

– Где Макара найти?

– А хрен его знает! Макар теперь залился. Дурак он у вас отпетый…

Егор понял, что Игнатий осторожничает. Пожалуй, не скажет, где скрывается банда. Он скинул с плеча переломку, взвел курок и нацелился в грудь Игнатию.

– Говори, где Макар? Или – ахну сейчас и не задумаюсь. Ты еще не знаешь меня.

У Игнатия отвисла нижняя губа и ярко покраснел кончик носа.

Долго стояли так.

– Как же мне не знать вас, – заговорил наконец Игнатий, не спуская глаз с Егора. – Живодеры… И породил вас живодер. Напугал, страмец, аж в брюхе что-то лопнуло, – он плюнул под ноги Егору. – Бессовестный, на старика ружье поднял!

– Где Макар?! – крикнул Егор, бледнея.

– В кучугурах, за вторым перешейком, где Змеиная согла… подлец ты такой. Я тебе это запомню.

Егор опустил ружье, повернулся и пошел прочь широким шагом.

– 19 -

Макар с Закревским играли в шашки. Обыгрывал генеральский сын. Макар злился и от этого играл хуже, просаживал одну пешку за другой.

– Ходи.

– Пойду. Ты только не расстраивайся.

– Думаешь, как этот…

– На.

– Так… А вот так?

– А я вот так!

– Угорела пешечка. Даже две. Дамка. Ваша не пляшет.

Макар наморщил лоб. Крякнул.

– Насобачился ты в этом деле! Давай еще?

– Надоело.

За дверью возник шум.

Закревский поднялся:

– Что там?

Дверь в землянку отворилась, вошел Егор.

– К вам, как в церкву, с ружьем не пускают.

Макар обрадовался брату. Он скучал без него, хотя не сознавал этого.

– Егорка? Тю!…

Закревский тоже улыбался: – Проходи. Пришел… блудный сын. Давно пора!

Егор сел на пенек, огляделся:

– Неплохо живете.

– А как ты думал! – Макар, подбоченившись, с улыбкой смотрел на брата. – Увидишь, через полгода что будет. Ковры будут висеть и сабли. Ты в деревне был?

– Нет.

– А где ты живешь? У Игната?

– У Михеюшки.

– Что слышно из деревни?

– Ничего. Отец… живой. Пашут, наверно.

– Пускай попашут, – сказал довольный Макар. – Раздевайся. У нас теперь жить будешь.