Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост» - [18]

Глаза новенькой, будто подернутые зеленоватой болотной ряской, темнеют, в них нет ни страха, ни сожаления. Только боль.

– Лузгай, на рентген!

Анну Лузгай увозят, и мы с Галей остаемся вдвоем.

– Посмотри, вчера едва жива была, – удивляюсь я. – Ну и силища!

Галя покачалась на своих маленьких ножках, вздохнула печально. – Ужас! И вера Анне не поможет. Вчера из ее цеха несколько человек привезли. Вечером уже никого в живых не было. Она пока не знает, а я – все своими глазами видела. Пошла проведать девчушку из Менделеевки, в соседнюю палату и там две женщины точно с такими же приборами лежали. Одна еще в сознании была… Из почтового ящика привезли, на шоссе Энтузиастов…

Мне девчушка из Менделеевки сказала: когда их привезли, один из санитаров брякнул: «Все же вы, бабье живучее, чем мы! Мужики из этого цеха час назад все до одного уже гикнулись.» Так и сказал, «гикнулись»…

Галя берет в руки учебник, со злостью швыряет его в тумбочку.

– Знаешь, даже не верится. Сегодня четверг, наши все на лекциях, а кто-то может быть в кино смылся… Я киноманка! Все ленты про войну пересмотрела… И не то, чтобы завидно, а вот как подумаешь что уже никогда мы не будем такими, как раньше, если мы вообще будем…– Слезы бегут по ее заостренному детскому лицу, припухлые губы вздрагивают, и она кажется сейчас еще слабее и беспомощнее.

Когда Тоня вернулась в палату, Галя все еще всхлипывала.

– Галюха, не запугивай себя и других. Мне и без детских слез кюхельбекерно и тошно…

Принесла Гале два чистых платка и принялась выговаривать ей с материнскими интонациями:

– Ну угодили мы в подопытные кролики, но это так, за компанию. У нас ничего страшного быть не может. Подумай лучше об остальных – здесь большинство из почтовых ящиков. Сама понимаешь… Яды боевого применения – это же в тысячу раз опаснее любых наших вредностей… А ты уже умирать собралась.

– Много ты Тонечка знаешь! Да в моей лаборатории этих «вредностей» как ты говоришь, было не меньше, чем в любом почтовом ящике.

– Так зачем тебя туда понесло?

– Да надули меня, художественно надули!.. Была всесоюзная химическая олимпиада. Прокатилась по всем районам. На Украине я была победительницей. Первый приз и в любой Унивеситет без экзамена. Меня взяли на химфак МГУ, когда мне было пятнадцать. Как талант! «Менделеев и Моцарт в одной пробирке»… А я не гений! – Ее игольчатые брови сердито взлетают, русые вихры мальчишеской стрижки,измятые подушкой, торчат во все стороны, будто тоже выражают свое возмущение.

– Гений не ходил бы так, как я, неприкаянный, не зная, куда приткнутся на специализацию? К третьему курсу все уже выбрали, а я в разборчивые невесты попала. Куда нас только не зазывали…Все жутко интересно. Все манит. Помнишь эти ПЛАКАТЫ, красовавшиеся на стенах: «Студент! Тебя ждет химия плазмы!» Или «Искусственная пища накормит планету». Тоня, ты в точку попала. Я свято верила печатному слову». Клюнула на плакат: «Ферменты – это жизнь…» У шефа была отличная лаборатория в новом здании, я считала его будущим светилом и делала все на свете – от мытья посуды до инфракрасной спектроскопии. В общем, была девочкой на побегушках… И вдруг здесь, в этом треклятом СПЕЦОбухе, мне преподносят что на меня был оформлен допуск. Я чуть не двинулась без гудка.

Все,что я знаю – шеф занимался ферментативным катализом. Да у нас этого и в программе нет! – Спекурс читает только дипломникам, а я и ферменты знаю не больше, чем ты. Просила шефа объяснить поподробнее, а он, змей горыныч, говорит, потом разберетесь. Научитесь работать руками. «Вы перспективны, будете еще делать великие открытия»…

Вот я и сделала открытие… в больнице. Оказывается, я своими руками синтезировала сильнейший яд. Здесь военные называют его ксифаголом.

Тоня вздохнула сокрушенно:

– Галя, у тебя, что, тоже тяга «сломалась». Потому ты здесь?

– Да причем тут тяга? Это же микросинтез. – Я его сто раз делала без всякой вентиляции. У нас для этого отдельная комната есть.

– Так что же случилось?

– Ровным счетом ничего. Змей что-то намешал в пробирке, указал температуру плавления. Все остальное я делала, как робот: через двадцать минут извлечь продукт пипеткой, нанести на стекляную пластинку, дождатся пока высохнет, убрать в специальный ящик, пронумеровать. Нас за эти годы чему-то научили, да и шеф меня выдрессировал так, что я тут одна работала, а он у себя в кабинете сидел. Я закончила, пришла к нему, села считать хроматограммы. Потом, чувствую у меня что-то давит в груди, тошнота, перед глазами все плывет… Я слышала, как шеф вызывал «скорую помощь»… – Неужели ты считаешь что и он нарочно?.. Змей Горыныч воистину?!

– А ты что думаешь, у него полный склероз? Он забыл, что ксифагол яд?

– Значит, это у ребенка старческий маразм?! Я даже и подумать не могла, что имела допуск. Тоня, рядышком, в соседней палате, еще одна лежит – такая же пигалица, как я, с третьего курса. – Галя раскинула руки, будто взмывает с подушек ввысь от возмущения. – Та тоже понятия ни о чем не имела. Не ведала и то, что ей секретность прилепили. Да что же это они, хуже Гитлера, тот свой Гитлерюген, детей, погнал на убой обезумев от паники, когда наши к Берлину подошли. За три дня, можно сказать, до конца. А этих сволочей что напугало? Странно все это…