Лытдыбр - [92]

Зато его переводы итальянской топонимики, названий ресторанов, церквей или имён собственных на русский выглядели симпатично и оправданно. Так появились “канал Огородной Мадонны” – rio Madonna dell’Orto, “мост Босяков” – Ponte dei Scalzi, “Вознесенский канал” – rio dell’Assunzione, “Соломенный мост” – Ponte della Paglia. Или вот “Св. Мария Статная” – очень удачный перевод Santa Maria Formosa. Варфоломей Мудищев – вполне корректная руссификация головореза-кондотьера Bartolommeo Colleoni, памятник которому стоит у церкви Дзаниполо (тоже нетрудно догадаться, какой он у Антона подвергся трансформации) и фамилия которого была, понятное дело, неиссякаемым поводом для скабрезных острот о трёх мошонках “братишки Коллеони”.

Ломбардию он окрестил Ломовой Бардией, “подплываю к Захарково” – это о Сан Дзаккария, Торре дель Оролоджо прозвал Башня Урологии, “бегу по Солезадой” – это про Solezzada (венецианский термин для широкой улицы). Все эти каламбуры взяты из нашей переписки. Как-то ночью списываемся, чтобы встретиться на Сан Марке. Пишу: “я тут с приятелем на Самарке сижу клюкаю, в баре «Аврора»” – Он: “шустро плыву от Кота Базилио на Н-ке , подплываем к Дзителле, а там уж Сан Джопио , и сразу, глядишь, Захуярия . Вы у кампанилы?” Я, за разговором, не отвечаю. Он: “Высадился у Альберго дель Пьетро Финокио <имеется в виду отель “Лондра”, где останавливался Чайковский, “финокио”, то есть фенхель – итальянское прозвище геев> иду венецианской походкой <скрытая цитата из стихотворения Комаровского “иду ленивою походкою и камешек кладу в карман, где над редчайшею находкою счастливый плакал Винкельман”, а также указание на то, что приближается он в стремительном темпе, так как венецианцы отличаются от туристов тем, что по своему городу ходят быстрым шагом (в Риме, например, это не так, римляне наоборот передвигаются с ленцой)> мимо Даниловского постоялого двора <отель Даниэли>. Минута, и стихи etc…”

Через минуту он подошёл, и мы и благостно посидели, я познакомил его с Владимиром Костельманом – поэт, музыкант, цадик-меценат из настоящих, морской волк-флибустьер и снова поэт (позже он посвятит Антону шуточную оду). Обычно мы там и виделись, на пустынной Сан Марке за бесхозными столиками закрытых на ночь кафе, каждый после своих мух творчества, глубокой ночью.

Антон всегда был не прочь разделить с товарищем ночные бденья-раденья. Сидели мы с ним полуночничали иногда до утра, точили клювы, пока, по древнерусскому обряду, не оказывалась опустошена последняя бутылочка мелончелло. Это такая душистая настойка на дыне, её в одном из наших любимых ресторанов “Аква пацца” (Антон, разумеется, говорил “Аква поца”) приносят под завязку в качестве комплименто среди целого набора ликёров. Антон особенно зауважал мелончелло. Обычно он приносил это пойло с собой (точнее, “бухло”; его любимое слово) и через пару часов, за разговорами, с ним управлялся. Потом он, если находил в себе силы, шёл к Арсену, а если сил не было, укладывался наверху в гостевой светёлке, на ампирном топчане под портретом Браммеля. Пару раз с утра, пока я дрых, он снимал свои репортажи на крыше…

После очередной перекантовки Антон деликатно поинтересовался, почём и из каких средств я снимаю свой домик. Изумился моему беспомощному стилю жизни, где всё всегда в порядке чуда. Рассмеялся: “для человека искусства квартплата представляет собой статью непредвиденных расходов” и предложил: “сдал бы ты мне гостевую, уполовинил бы расход”. Я, в силу определённых причин должен был, скрепя сердце, отказать Антону в его желании “укореницца в палацце Эриццо” (его рифма). Как мне ни было жаль, – это могло бы стать гармоничным продолжением совместной жизни под одной кровлей в Коктебеле дцать лет спустя. Забились бы мы каждый в свой угол да писали бы друг дружке послания в стиле “Переписки из двух углов”. Не сложилось.

Сегодня сижу смотрю со сжимающимся сердцем свою и его ленту на фейсбуке, и многое припоминаю благодаря ей. На Fbook сам Антон меня и вписал в далёком 2009 году: пришёл в гости, сел за Мак и в две секунды соорудил профиль, благословив. По переписке и по другим каналам современного письма можно документировать частоту наших общений. Отмотаю ненадолго назад. 14 марта 2014 плотно беседуем на крыше, краткое коммюнике звучит так: “Крышеведы”, темы слёта – чистилище и немноголюдность рая; 613 заветов; этимологии: разобрали “дурман” и “цепенеет”; всеблагие музы и защита пернатых hommes de plume; Хейзинга и его homo ludens; распри и кретины; неотложность поэзии. Так я конспективно записал повестку вечера. Помню, мы тогда дотюкали друг друга по темечкам так, что поссорились (как мне показалось), по героической богословской традиции московских кухонь. Камнем преткновения стал пессимизм Чорана.

16.02.2015 – заглянул с мамой и Лёвой, был карнавал и мы лакомились пончиками фрителле с кремом. В другой раз, вижу по ленте, зашёл вдвоём с Лёвой, после прогулки в районе Арсенала: “мы с Лёвой бешеные фанаты Сан Пьетро, и даже готовы из экономии двух с половиной евро принять католицизм”. Они тогда жили там при каком-то кантьере, лодочной мастерской, – целое приключение для ребёнка, конечно круче, чем любая благоустроенная квартира! Счастливый Лёва, пока не стемнело, лазил у меня по крыше, ковырял черепицы. Антон души в нём не чаял.