Лытдыбр - [153]

Эти примеры говорят об одной важной вещи. Нет порабощения крепче, чем твой собственный страх. “Я учу их не бояться, – писал про своих читателей Николай Гумилёв. – Не бояться, и делать, как надо”. В этом поэт, которого личное бесстрашие привело в итоге к расстрелу в застенке, видел более важную свою заслугу, чем в красивых рифмах “обнаружив – кружев”. В том же и заслуга Навальных, всех троих. Они показывают, что шакалья власть больше всего боится тех, кто сам её не боится. То есть в смелости и есть наша защита от произвола трусливых заворовавшихся гопников. А в том, чтобы повторять небылицы про Навального и его сторонников, – один грёбаный стыд. Сегодня это даже не за деньги делается, а вот есть среди нас люди, которые при виде омоновских дубинок начинают рефлекторно изображать благонадёжность. “Сам на митинг, конечно, не ходил, но осуждаю. Не бейте, пожалуйста, и не снимайте с довольствия”.

Ну, и осуждай на здоровье. Но стадо вооружённых жлобов, которое вчера набрасывалось на женщин, детей и стариков в центре Москвы в День России, оно же не из-за Навального так распоясалось. Чувство вседозволенности у них питается как раз покорностью людей, их готовностью терпеть и не отсвечивать. А когда такой ресурс заканчивается, этот же самый караул разбегается первым.

Глава шестая Почему поэты не сумасшедшие

Дмитрий Быков. Превратившийся в тексты

Носик интересовался и занимался страшным количеством вещей – от финансов до военного дела, от компьютеров до пиара, от физики до структурализма. Но в первую очередь и в наибольшей степени он был писателем, то есть человеком, умеющим выражать свои мысли так, чтобы всем это было интересно. (Остальные – кто не умеет рассказывать интересно – не писатели, как бы ни старались выдать себя за представителей этой профессии; и чего, спрашивается, стараются? Дело приятное, но рискованное и непрестижное, и сил забирает много.)

Как и его отец, Носик умел блестяще формулировать, остроумно полемизировать и аппетитно описывать то, что вызывало аппетит у него самого, будь то еда, женщины или гаджеты. Он от многого на свете получал удовольствие – и этим удовольствием радостно делился. Он был увлеченным культуртрегером, который никого не хотел просвещать, а лишь оптимизировал таким образом свою среду: ему нравилось общаться с теми, кто его понимал. Не знаю, в чём он разбирался лучше всего, сам могу судить только о его литературных способностях и познаниях; иные говорят, что он лучше всего разбирался в политике и пиаре, другие – что в сетевых технологиях и маркетинге. Сам я об этих таинственных вещах ничего не знаю, но в литературе, живописи, истории, вообще в праздничном мире гуманитарного знания он дилетантом не был. Это было его истинное призвание – читать, писать, рассказывать, восхищаться и делиться.

Он отличался умением высказываться прямо – оно и нажило ему большинство врагов, потому что чисто по-человечески он был обаятелен и никому не мешал. Мешала его способность высказываться по делу, хотя иногда он легкомысленно нарушал любые приличия. Однако дело писателя – как раз высказываться вопреки приличиям. Читая Носика, вы получаете наслаждение не столько от стиля – стиль у него самый простой и разговорный, – но прежде всего от того, что он высказывает вслух ваши тайные подозрения, договаривает до конца то, что вы боитесь додумать. И даже когда он, на ваш взгляд, неправ, – вы видите, что он абсолютно бескорыстен и стопроцентно последователен. Его проза интересней художественной – именно потому, что главным сюжетом его жизни было бесконечное испытание собственных возможностей и нарушение собственных границ, а увлекательней этого нет ничего. За это, кстати, он уважал Лимонова – и кое в чём на него походил.

Главная же примета его писательского дарования и доказательство его насквозь литературной натуры – то, что в предлагаемых вам текстах он остался целиком, превратился в них. Каждый ведь умирает по-своему: иной сгниёт ещё при жизни, иной как будто уедет путешествовать, а иной превращается в текст и живёт ещё долго, пока есть кто-нибудь, умеющий читать.

Как умер Радищев

[24.09.2016. ЖЖ]

История гибели писателя и философа Александра Радищева, умершего от отравления царской водкой в ночь с 24 на 25 сентября 1802 года, не менее загадочна, чем вся хроника его преследований.

Более или менее общепринятая версия сводится к тому, что царской водкой он отравился намеренно, впав в депрессию после того, как его шеф по законодательной комиссии при Госсовете, граф Завадовский, пригрозил вольнодумцу повторной ссылкой в Сибирь. Этой версии, в частности, придерживается в своём биографическом очерке Пушкин. Как и “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищева, пушкинский очерк 1836 года был запрещён цензурой.

Но стоит отметить, что ни на каком твёрдом знании о замыслах Радищева и его мотивах Пушкин не основывается, а возражений против его объяснения тоже достаточно.

Начать с того, что граф Завадовский и Сибирью не заведовал, и прямо подчинялся Александру Воронцову, могущественному покровителю Радищева при дворе. А император Александр I явно не собирался никуда Радищева ссылать, наоборот – вернул в столицу и привлёк к законодательному процессу как знакового либерала эпохи. Так что в реальности никакой Сибирью там не пахло.