Лям и Петрик - [99]
Вот фрагмент одного из очень немногих ранних, 1923 года, стихотворений Квитко, переведенных на русский язык. Это перевод футуриста, поэта и переводчика Григория Петникова.
По этому стихотворению можно отчасти представить себе лирику Квитко.
Алогизмом и игровой природой стихи Квитко близки к поэзии обэриутов. Между прочим, они переводили Квитко, особенно удачны переводы Заболоцкого. Квитко ценил его выше других своих переводчиков. Художественная эволюция Квитко тоже во многом напоминает Заболоцкого. Так же как Заболоцкий в 1930-х годах обращается к «новому классицизму», так и поэзия Квитко в это время становится более уравновешенной, более традиционной.
3.
«Лям и Петрик» — повесть о детстве двух мальчиков: еврейского, по имени Лям, и украинского, по имени Петрик.
До середины повести речь идет в основном об alter ego автора — Ляме. Приятель Ляма Петрик в начале книги находится на периферии повествования. Мальчики вдвоем убегают из дома, но случайно разлучаются и, как оказывается, практически навсегда (их встреча через много лет фиксирует конец книги). После того как герои расстались, автор сначала следит за приключениями Ляма, а потом переключается на оставшегося в одиночестве Петрика. Таким образом, «Лям и Петрик» — это не оба героя вместе, а сначала Лям и потом Петрик. Именно ребенок, постигающий мир, воюющий с миром и защищающийся от его ударов, все время оказывается единственным субъектом действия и единственным наблюдателем, поэтому в центре рассказа должен быть только один мальчик.
Первые две трети книги превосходны, но по мере того, как герои взрослеют, писатель теряет к ним интерес. Конец повести — участие Ляма и Петрика в революционной борьбе, фронт Первой мировой и, наконец, встреча в дни Февральской революции — скомкан. Автору неинтересно писать «настоящую» повесть, в которой жизнь героев вплетена в большое историческое время. Такой прозы было достаточно и без Квитко.
В книге все написано с точки зрения маленьких мальчиков, которые принимают окружающую жизнь как данность, не ищут никаких объяснений и не дают их читателям. В книге то и дело появляются из ниоткуда и исчезают в никуда новые персонажи. Тот, кто был в глазах десятилетнего мальчика храбрецом и весельчаком, при новой встрече оказывается жалким трусом, но ничто не обосновывает эту метаморфозу. Несимпатичный сын богатея вдруг становится храбрым революционером. Маленький Лям не понимает того, куда уезжает его отец и чем занимается в этих поездках. Петрика на вокзале подбирает некто Йотель (что это — имя или фамилия?) и увозит на Днепр, где происходит заготовка рыбьей чешуи. И Йотелю, и организованному им промыслу посвящено немало страниц, но мы так и не узнаем ни что за человек этот Йотель, ни зачем ему понадобилась чешуя, как не знает этого Петрик. Читателю не следует знать больше главных героев повести.
Повесть Квитко написана так, как будто всей европейской прозы о детстве просто не существует. «Ляма и Петрика», естественно, хочется сравнить с «Детством» Горького. Но Горький, препарируя восприятие ребенка, сам при этом остается взрослым. Квитко гораздо радикальней: его горизонт — это то, что видит и понимает ребенок. И только.
Самые сильные страницы повести — первые, там, где маленький Лям то видит сон, то просыпается, и ни он сам, ни читатель не в состоянии отличить сон от яви. Ляму снится ледоход на Южном Буге, снится, что он, Лям, «стоит один-одинешенек на льдине посреди Буга, там, где летом омуты, и его несет». Так книга начинается с Южного Буга, большой реки, с которой символически связана жизнь и взросление главного героя. (Такой же осевой рекой в повествовании о Петрике становится Днепр.) Этот ледоход — метафора жизни и мировосприятия героев. По полой воде, сталкиваясь и ломаясь, идут льдины, а вода несет и их, и бревна, и камыш, и какой-то сор. Движение хаотично и непредсказуемо. Нет способа предвидеть, что стрелой помчится дальше по реке, что застрянет, что на что налетит и сломается. Конфигурация происходящего меняется каждую минуту — страшно и весело одновременно. Такова же жизнь героев повести: в ней нет никакого смысла, никакой направляющей силы, никакой заранее рассчитанной траектории и цели. Все, что им остается, — это быть готовыми ко всему, ничему не удивляться и изо всех сил стараться выплыть.
Этот образ уносимого потоком и борющегося с потоком был важен для Квитко. Вот одно из самых ранних его стихотворений «Жучок» (1917) в известном переводе Маршака:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. После восстания 1863 года прошли десятилетия, герои романа постарели, сменяются поколения, и у нового поколения — новые жизненные ценности и устремления. Среди евреев нет прежнего единства. Кто-то любой ценой пытается добиться благополучия, кого-то тревожит судьба своего народа, а кто-то перенимает революционные идеи и готов жертвовать собой и другими, бросаясь в борьбу за неясно понимаемое светлое будущее человечества.
Роман «Улица» — самое значительное произведение яркого и необычного еврейского писателя Исроэла Рабона (1900–1941). Главный герой книги, его скитания и одиночество символизируют «потерянное поколение». Для усиления метафоричности романа писатель экспериментирует, смешивая жанры и стили — низкий и высокий: так из характеров рождаются образы. Завершает издание статья литературоведа Хоне Шмерука о творчестве Исроэла Рабона.
Давид Бергельсон (1884–1952) — один из основоположников и классиков советской идишской прозы. Роман «Когда всё кончилось» (1913 г.) — одно из лучших произведений писателя. Образ героини романа — еврейской девушки Миреле Гурвиц, мятущейся и одинокой, страдающей и мечтательной — по праву признан открытием и достижением еврейской и мировой литературы.
Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.