Ляльки - [4]

Привезя долли домой, холостой ветеринар накормил зверька и вместо того чтобы усыпить, разрешил улечься в ногах, пока смотрел телевизор. Потом они с долли поужинали, долли ластилась, она была благодарна ветеринару, и тот решил оставить зверька у себя.

Ночью долли устроилась в ногах ветеринара, и тому было как никогда уютно и спокойно.

Ветеринар не мог сказать, покидало ли животное свое ложе, но когда он был разбужен звонком полицейского, долли мирно посапывала у него в ногах.

Той ночью кто-то загрыз малыша, ребенка миссис Вайкаунт.

По следам зубов и когтей сомнений не оставалось — это могла сделать только долли. А когда ветеринар сознался в том, что не выполнил обещания и пожалел животное, сомнений ни у кого не осталось.

История, разумеется, попала в газеты и вызвала грандиозный шум, ибо она относится к разряду сенсаций, наиболее близких сердцу альбионца.

Разумеется, всплыли и другие случаи — правда, они были не столь очевидны и доказуемы, как первый. Но отношение к долли изменилось, что выразилось в изгнании некоторого числа животных из домов. Долли были вынуждены скрыться на пустошах и в перелесках и перейти к полудикому существованию.

Кстати, фирма «Мицубиси-энималз» категорически отказалась верить в агрессивность долли (или хонки), ибо генетически таковое качество в хонки не закладывалось. Фирма была готова компенсировать любой случай документированного нападения хонки на человека или другое животное, но документированно доказать это оказалось нелегко.

История миссис Вайкаунт докатилась до Великого Гусляра, где к тому времени проживало несколько десятков очаровательных лялек. Но надо сказать, что почти все эти животные достались владельцам недешево, а любовь к ним была беспредельна. Так что лишь пара лялек попала в лес, а остальные жили как и прежде — зачем верить этим англичанам, которые спят и видят, как бы нагадить русскому человеку.

* * *

Как-то Минц вывел Удалова вечером погулять на набережную, а потом повлек в слободу за Грязнуху. Дело было весной, ближе к лету, вечер выдался теплым. Они гуляли, обсуждали разные проблемы, потом Минц спросил:

— Тебе ничего не кажется странным?

— Ничего.

— И тишина тебя не смущает?

— Какая тишина?

— Подумай. Обычно сейчас самое время заливаться соловьям. Соловьи — гордость гуслярского заречья. Положено котам кричать — у них еще не кончились брачные игры. Положено собакам брехать…

Удалов умен — он сразу сообразил, куда клонит друг.

— Какую связь ты видишь между этими явлениями, — спросил он, — и изобилием наших любимцев — лялек? Неужели и собаки от них могут пострадать?

— Собаки… Не знаю. Пока, наверное, нет. Но собаки чуют неладное, прячутся в будках — зубы наружу. Не веришь, загляни через забор — ни одна собака не носится вдоль забора, пугая прохожих.

— А коты?

— Боюсь, что котов в городе почти не осталось.

— Как же так? Неужели люди этого не заметили?

— Когда ты получишь молодую прекрасную женщину, то, может быть, отнесешься к исчезновению жены с определенным облегчением, — произнес Минц. — По крайней мере меньше будет уходить на питание.

— Но почему? Ведь японцы клянутся, что ляльки безобидны.

— Они безобидны, — ответил Минц, останавливаясь перед большой лужей посреди переулка Текстильщиков. За последние пятьдесят лет лужа обросла по берегам камышом, в котором таились лягушки. — Ляльки безобидны, но их функции — их вывели для этого — любить хозяина и пользоваться его ответной любовью. Это животные для любви и ради любви. Но ведь любовь — самое эгоистичное из чувств.

— Лев Христофорович, — отмахнулся Удалов, — ну при чем тут эти лисички? Это же не люди!

— Любовь — чувство вселенское, — торжественно ответил Минц. — И если крошки ляльки любят своих хозяев, они не могут делить любовь с другими. И чем дальше, тем больше. Я даже допускаю, что японские творцы не подозревали, что чувства в ляльках будут усиливаться от поколения к поколению. Полгода назад, когда в Гусляре появилась первая лялька, она была робким нежным созданием. А сейчас в каждом третьем доме лялька правит бал, а на улицах и в садах оказались никому не нужные ляльки, которые тем не менее тянутся к человеческой любви и инстинктивно понимают, что не получают ее из-за конкурентов. Знаешь что, Корнелий, я боюсь, что стремление генетиков создать идеальную машинку любви приведет к созданию идеальной машинки смерти.

Удалов не удержался и засмеялся.

Отозвалась лягушка, которая сидела на краю лужи среди камышей. Она заквакала, словно давно молчала и вот нашла компанию.

И тут же нечто быстрое, светлое блеснуло в луче фонаря, плеснула вода — лягушка не успела прыгнуть в воду, как исчезла в ротике ляльки, которая тут же растворилась в камышах.

— Что? — удивился Удалов. — Что случилось?

— Ничего особенного, очередная сцена ревности. Лялька полюбила тебя, а ты стал смотреть на лягушку.

Удалов отмахнулся, не поверил старому другу. И они пошли домой в тишине весеннего вечера, когда даже коты молчат, а попискивают лишь противоугонные сигналы на «Мерседесах» — но тут уж ляльки ни при чем.

* * *

Со всех концов света поступали тревожные сигналы.

Человечество разделилось на две части.