Ля-ля, детка! - [27]

Бабушка никогда не тискала нас в объятиях и не приставала с поцелуями. Но рядом с ней я была абсолютно счастлива. Потом её не стало и я приезжала только к тёте. Там забывались все неприятности, накопленные за год. Оттуда я возвращалась совершенно другим человеком. Доброй и счастливой. Тётя редко критиковала меня, а если это случалось, то через минуту она уже обнимала меня и хохотала вместе со мной. Для неё я никогда не была мерзким, плохим ребенком, эгоисткой. Она видела во мне добро, и это добро множилось десятикратно оттого, что она его замечала. А моя благодарность не имела границ. Ее заботил мой внешний вид, моя одежда, причёска. Она не стригла меня насильно под мальчика, а заплетала красивые косички. Не только заботилась о том, чтобы мы с двоюродным братом — ее сыном были сыты. Её волновало, чтобы мы были счастливы, чтобы общались со сверстниками. Чтобы мной интересовались мальчики, а братом — девочки. Всегда улыбалась, шутила. Маме же всё, что касалось меня, было по барабану: она никогда не испытывала даже потребности в разговоре со мной. А если заговаривала я, то разговор заканчивался после пары фраз, или переходил в скандал. "Я не люблю лясы точить, делами нужно заниматься!" — типичная ее отмазка. Хотя просто не умела развлекаться. Брак настолько не удовлетворял её, что она ходила в постоянной депрессии. Бледная, раздражённая, несчастная и злая.

Моя тётя, или моя вторая мама, как она сама себя часто называла, понимала меня в моём битом состоянии больше других. Но считала, что этого можно избежать — если быть Хитрой по-Женски, Мягкой и Ласковой. Дескать Женщин никто не бьет, а ершистых пацанок очень даже. Но она просто не понимала, что душевнобольным людям все равно кого бить: женщину, ребенка, или подростка-дочь. Она просто не хотела верить в это, как врач не хочет верить в раковую опухоль, которую нельзя вырезать.

23. ПИАНИНО

Когда я уже ходила в художественную школу, мне для уроков музыки понадобилось пианино. Музыка была частью учебной программы. Я не чувствовала большой тяги к этому инструменту, и мои кривые пальцы тоже. Но тут подвернулся очень старинный инструмент, который продавали за бесценок. Мы купили его. Пианино на момент покупки исполнилось сто три года, а может и больше. Черное, с лакированными витыми колонками и золотым стёртым рисунком на крышке. Очень расстроенное и весом с полтонны. Вместо игры я поднимала его на спине, чтобы проверить свои силы. Оно стояло в моей комнате… Рисование не терпит зрителей и тем более балагана вокруг. Как и писателю, художнику нужно уединение, чтобы не сбить настрой, который он переносит в свою работу. Но папашка с этим не считался. С тех пор, как появилась эта чертова новая игрушка, он регулярно без предупреждения заходил в комнату и бренчал, когда я рисовала или делала домашнее задание. Это и само по себе раздражало бы любого. Что уж говорить обо мне? После того как он мне чуть не выбил мозг дверцей кухонного шкафа, я его ненавидела. А он еще являлся ко мне как ни в чем не бывало и продолжал играть на нервах. Я попросила его выйти. Объяснила, что я не могу рисовать, когда у меня в комнате кто-то еще. В ответ — ругань, оскорбления, сильные побои. Я не повышала голос, я попросила вежливо — а в ответ меня сразу же избили. Хотя я считала, что имею право остаться одна в своей комнате — не всегда, когда мне хочется, а когда я занимаюсь важными для меня вещами.

Мать когда защищала меня, а когда и нет. Если она на словах заступалась за меня, он приходил в ярость, оскорблял её и лез на неё с кулаками. Пару раз он пытался ее ударить, но она всегда могла с силой оттолкнуть его от себя. Отец мамы — мой дед, был алкоголиком, который часто бил — но не детей, а мою бабушку. Тренировки в вольной борьбе с детства так закалили мать, что папашка не решался с ней связываться. Куда проще было бить меня — слабую и беззащитную, ту, которая не может дать отпор.

Иногда она говорила, что он — больной псих, но что мы зависим и не можем уйти, и с ним не надо связываться. Говорила, что "женщина должна быть гибкой", но по-моему у папаши был чёткий план забить меня до смерти, которому он неукоснительно следовал. Со временем, она все чаще стала сбиваться на песню, что я сама во всем виновата и "провоцирую, нарываюсь на кулак". Потом прошло еще пару лет, и мозг мамы настолько заплыл, что она стала говорить:

— "Никакой он не псих".

— "Она счастлива в браке" (смешно, да?).

— "Тебя, Света, никто и никогда не бил".. Короче, рехнулась окончательно.

Всю жизнь, я чувствовала, что со мной происходят очень плохие и несправедливые вещи. Было ощущение, что мою ленту времени, прокручивают из конца в начало, а причины и следствия кто-то взял и поменял местами. Ведь как нас учат: злой человек плохо поступает с другими и его перестают любить. У меня же всё происходило наоборот: По отношению ко мне творились ужасы, но я старалась никого не обижать… А меня считали злой и обижали еще больше, чем если бы я была злой на самом деле. Отношения с окружающими не ладились, школа была адом… Желание рисовать с каждым разом усыхало, всё меньше было искренней радости и тяги к жизни. Мой характер ломался, а другие, видя это, лишь ещё хуже относились ко мне. И это действительно озлобляло.