Львы Сицилии. Сага о Флорио - [21]

— У нас все хорошо, спасибо за заботу. И попрошу вас не вмешиваться в мои дела. Я не учу вас, как вам вести себя с вашими родственниками.

В зале воцарилась тишина, все прислушивались к их разговору. Сагуто, собравшийся было уходить, вернулся.

— Вы хотите учить меня жизни? Показать, что значит настоящая семья? Вы, бродяга, пес безродный? Никаких денег не жалко, когда дело касается крови. Знаете, сколько здесь? — И он помахал перед лицом Иньяцио пачкой расписок.

— Если хорошо посчитать, не больше, чем у меня. И это только мои и брата. А вас сколько? Четверо, пятеро… на сколько частей вам придется их разделить? Вы — просто секретарь дона Канцонери, а не аптекарь, как его сыновья. Мальчик на побегушках.

Кармело Сагуто побледнел, но быстро пришел в себя.

— Проклятье! Если я — мальчик на побегушках, то ты и твой брат — просто босяки. Я помню, как твой брат убирал мусор в лавке.

На таможне вдруг повисла тишина.

За спиной Иньяцио кто-то шептал:

— Истинная правда, босяками были эти калабрийцы!

А другой добавил:

— Как они заработали свои барыши, одному Богу известно!

Все они — торговцы, моряки, таможенные писари — столпились в дверях, как бродячие псы, ждущие кость, слюна каплет из пасти, так им хочется ухватить сплетни, разнести по всему Кастелламмаре, добавив холодящих кровь подробностей.

Чья-то рука легла на плечо Иньяцио.

— Вы закончили, не так ли? Сейчас моя очередь.

Обернувшись, он узнал молодого англичанина Бена Ингэма.

— Я перед вами в долгу, — сказал Иньяцио, снова столкнувшись с ним у выхода.

— Думаю, вам представится случай вернуть мне долг. На моем месте вы поступили бы так же. Не стоит устраивать спектакль, особенно перед такими неблагодарными зрителями, — заметил англичанин.

При одном воспоминании об этом по спине Иньяцио пробегает дрожь. Сцена накрепко засела у него в памяти, никак не вышибить. Только благодаря Ингэму он не дал пощечину Сагуто у всех на глазах.

Иньяцио снимает фартук, надевает куртку и плащ.

— Привык работать, засучив рукава, иначе пачкаются, да и пыль набивается. Кстати, я сразу понял, что эта дама приехала за янтарем. Настойка — лишь предлог.

— Я в таких красках расписал ей товар, что она не смогла удержаться, — смеется Паоло.

Из конторы доносятся мерные удары пестика о каменную ступку. Эти звуки, как пунктирная линия, отмечают их дни. Теперь два подмастерья растирают порошки, Микеле и новенький. А Иньяцио работает с Маурицио Реджо, виртуозным счетоводом, в руках у которого вся бухгалтерия.

Паоло собирается уходить, но возвращается от дверей.

— В шкатулке-то было не только ожерелье! — он гладит коробочку, оставшуюся на прилавке. Открывает ее, достает серьги. Кораллы и жемчуг.

— Я попросил капитана Пантеро найти в Неаполе подарок для Джузеппины на день Сан-Джузеппе. Вот что он раздобыл. Надеюсь, ей понравится.

Джузеппина сурова, как всегда. Но в последнее время, кажется, стала мягче. Может быть, это знак примирения с Паоло, может, она наконец свыклась с мужем, которого не любит, но к которому все-таки привязалась.

В лавку заходит клиент, лакей в ливрее. Иньяцио пользуется моментом, чтобы пойти к счетоводу.

С недавних пор Флорио арендуют склад за таможней, на территории палаццо Стери, так что товар под надежной охраной. В помещениях там прохладно, они хорошо просматриваются и тянутся вдоль коридора, выходящего в служебный двор позади конторы писарей; там хранят пряности, которые должны отправиться в другой порт или уже проданы перекупщикам. Пошлина взимается только в том случае, когда товар идет на продажу в Палермо, не раньше. Это обычная практика у оптовиков: они платят за аренду склада и освобождены от других податей. Есть пряности из Индии, которые привозят англичане, из французских колоний — их сбывают в Ливорно и на всем побережье Тирренского моря; итальянские моряки перепродают их затем в Палермо. У Флорио товар со всего Средиземноморья, и очень высокого качества. Они не столь богаты, как Канцонери, это правда. Но они шагнули далеко вперед, и с этим трудно поспорить.

Во всяком случае, помещение на виа Матерассаи стало слишком тесным.

В конторе писарей Иньяцио видит, что Маурицио закончил почти все дела.

— Я оформил поступление и продажу хины в Мессину и Патти. Товар уйдет завтра. — Он показывает Иньяцио квитанции.

— Тогда сбегай в лавку и запиши. Передашь брату, что я скоро вернусь.

Оставшись один, Иньяцио решает прогуляться до бухты Кала. Горизонт — четкая голубая линия. Воздух прозрачен и свеж, ветер не такой колючий, как накануне. Повеяло весною.

Им овладевает решимость.

Иньяцио идет по Виколо-делла-Неве, в противоположную от дома сторону. В прохладе тают запахи человеческого жилья, густо теснящегося в переулках. Он проходит мимо ворот, где зимой продается снег с гор Мадоние; где-то наверху слышны звуки скрипки и голос учителя, обращенный к ученику. На улицах, в лавках, торговых дворах смешались разные языки и диалекты: генуэзский, тосканский, неаполитанский, немного английского — все вместе.

Иньяцио идет по виа Аллоро, не поднимая глаз на роскошные дворцы палермской знати; выходит на виа Дзагареллаи, где женщины тащат огромные корзины или кричащих детей, останавливаются у лавок, прицениваются, покупают.