Львовская гастроль Джимми Хендрикса - [33]

— А что ты обычно делаешь днем? — спросила вдруг Дарка.

— Сплю, — растерянно ответил Тарас, но тут же встрепенулся и добавил: — А еще поливаю кактусы и кормлю рыбок.

— Кактусы и рыбки? — удивилась вслух она.

— Они друг другу не мешают, хоть и стоят рядом, на одном подоконнике. А ты что делаешь днем?

— Тоже сплю. Я легко засыпаю, только когда тело очень устало, поэтому и работаю ночью… А потом, после сна, читаю, помогаю отцу.

— Ты с отцом живешь?

— Да. Мама у нас была со странностями. Когда отец заболел, она ушла. А потом в другой город переехала, в Черновцы. Иногда звонит.

— Странно! — Тарас пожал плечами. — Что, ушла потому, что отец заболел?

— Не судите, да не судимы будете! — Дарка вздохнула. — Она просто устала от моих болячек. Я ведь с детства доставляла только хлопоты. Им пришлось ради меня в квартире воздушные антиаллергические фильтры устанавливать. А потом еще и отец…

— Ты же говорила, что у тебя аллергия на деньги, а не на пыльцу.

— В воздухе не только пыльца летает. Деньги тоже в воздухе есть, мельчайшие частицы. Вот ты берешь деньги в руки, на пальцах остаются их частицы, кислоты. Возникает реакция, которую ты не замечаешь, потому что толстокожий!

— Я толстокожий? — вырвалось у Тараса.

— Я в медицинском смысле говорю, — подчеркнуто мягко произнесла Дарка. — Толстокожие не подвергнуты аллергиям, а тонкокожие, такие, как я, подвергнуты. У человека ведь пальцы всегда влажные, даже когда он думает, что они сухие и вытерты полотенцем. И когда пальцы касаются денег, то влага тела вступает в реакцию с денежной кислотой — она и на купюрах, и на монетах. У толстокожих реакция проходит сверху, а у тонкокожих денежная кислота проходит в кровь…

— А воздух тут при чем?

— Наша температура 36 и 6, — спокойно продолжила объяснять Дарка. — Температура реакции телесной влаги и денежной кислоты еще выше, а значит, в результате, если кислота не попадает в кровь, то она испаряется и остается в воздухе. И попадает в кровь тонкокожих уже через легкие.

— Ты хочешь сказать, что мир состоит из тонкокожих и толстокожих и толстокожие виноваты в проблемах тонкокожих? — сформулировал не без труда Тарас.

Дарка, улыбаясь, отрицательно замотала головой.

— Нет, во всех проблемах виноваты деньги. Толстокожие не виноваты.

— Так всё-таки я — толстокожий? — немного успокоившись, снова спросил Тарас.

— Да, — она кивнула. — Очень симпатичный толстокожий, краснолицый и очень забавный и изобретательный!

Около семи вечера Дарка заспешила домой. К радости Тараса, она позволила ему проводить ее, и они под ослабевшими лучами солнца прогулялись до ее дома на улице Дудаева, поднялись на третий этаж.

— Ты сегодня ночью заглянешь? — спросила Дарка, уже вставив ключ в замочную скважину.

— У меня сегодня нет работы, — признался Тарас. — Но если хочешь, могу организовать кофе с доставкой!

— Хочу.

— В котором часу? — Тарас шутливо стал в позу официанта, принимающего заказ.

— Давай часика в четыре! В это время я страшно зеваю!

— Будет исполнено! — пообещал Тарас и подался вперед всем телом, пытаясь оказаться губами как можно ближе к ее губам.

Дарка сделала полшага назад, не убирая с лица улыбки. Потом, наоборот, чуть наклонилась вперед и коснулась своими губками его губ. Но только на мгновение.

Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы электрический ток прошелся по всему телу Тараса сверху вниз. Тарас замер.

— Это пробный поцелуй, — шутливо проговорила Дарка перед тем, как исчезнуть за дверью своей квартиры. — Ночью я тебе скажу: есть у тебя на губах денежная кислота или нет!

Домой Тарас шел, ощущая невесомость. Он ничего вокруг не видел. Ноги сами знали дорогу на Пекарскую. В голове неповоротливые мысли спотыкались одна о другую, но он не обращал на них внимания. Всё его самоощущение в это время находилось на губах, до сих пор хранивших вкус прикосновения к губам Дарки, вкус утренней свежести, малины и кофе.

Глава 19

Желтый «piaggio» капитана Рябцева остановился у калитки Алика в начале шестого. Воздух уже наполнялся вечерней тяжестью, терял потихоньку свою легкость и прозрачность. Темнело и небо над Замарстиновской улицей, и из-за этого темнело его отражение в озере через дорогу от дома Алика.

Алик не очень удивился, когда бывший капитан госбезопасности позвонил ему этим утром на мобильный и напомнил о своем обещании пригласить в гости. Настроение у Алика в момент звонка не отличалось от обычного, был он благодушен и настроен к миру положительно. Да и странное признание Рябцева на Лычаковском кладбище в ночь на восемнадцатое сентября до сих пор всплывало в его памяти, напоминало о том, что Алик эту информацию так и не воспринял как окончательную, трижды перепроверенную правду. И висела она в его сознании, как если бы книга висела над книжной полкой в воздухе, а не стояла на ней. К самому Рябцеву Алик ощущал одновременно и жалость, и любопытство. Тут уже и его малый рост играл роль, и его очевидная русскоязычная неустроенность в украиноязычном Львове, хотя говорить по-украински он научился вполне сносно. Стареющий осколок государственной машины Советской империи не вызывал антипатии, хотя и особой симпатии тоже не вызывал.