Львиная стража - [19]

Вечера в нашей комнате очень длинные. Раз или два Сандор разрешил мне спуститься в бар, посидеть там за выпивкой. Выпивку я купил на деньги из своего пособия, так что Сандора я не обделил. Но сейчас он говорит, что не хочет, чтобы я показывался людям на глаза, особенно чтобы они видели, как изменилась моя внешность. Они не знают, что я один и тот же человек, если не сообразили, что человек с голым лицом и желтыми волосами – это Джо Херберт. А вот человек из индийского ресторана кое-что понял. И если уж он заметил, то умный соотечественник поймет и подавно. И какой вывод он сделает? Сандор, естественно, не считает Джима умным.

Так что вниз я спуститься не могу. Я уже поменял номера на машине. Собрал вещи. Прочитал «Сан» и всю «Индепендент», и мне нечего делать, кроме как сидеть на стуле и смотреть на лежащего на кровати и читающего Сандора. Он подложил себе под голову обе наши подушки и добавил к ним скатанную простыню, а читает он «Аббатство кошмаров»[23]. Тишину вокруг нарушают звуки, доносящиеся с разных сторон. Внизу звякают стаканы, как при чоканье или когда их ставят на нечто твердое и холодное; слышен гул голосов, хотя слова различить невозможно, редкие взрывы смеха, аплодисменты. Там играют в дартс, – вероятно, сегодня вечер дартса. Все это никак не действует на Сандора, который читает, переворачивая одну страницу за другой.

Однажды я прохронометрировал его с помощью цифровых часов с секундной стрелкой. Эти часы дала ему мать, и он их ненавидел, так что я взял их себе. Когда это роман, прочтение страницы занимает у него максимум пятьдесят пять секунд и минимум тридцать три секунды, но когда это нечто более сложное, я бы сказал, у него уходит максимум минута и пятнадцать секунд и минимум пятьдесят семь секунд на страницу. Хронометрирование и вычисление среднего – интересный способ провести вечер. Если он об этом и знал, то ничего не говорил. Сомневаюсь, что знал.

Было около одиннадцати, когда он заговорил со мной. За два часа он не произнес ни слова. Звонок, прозвеневший внизу, пробился через его стеклянную стену, или это было простым совпадением – то, что он отложил «Аббатство кошмаров» именно в тот момент. Он сказал мне:

– Только подумай, эти все, там, – что, по-твоему, они делают?

– Выпивают и идут домой, – сказал я. Из-за долгого молчания мой голос прозвучал надломлено. Естественно, я произнес не то, в очередной раз вляпался.

– Не в баре, идиот. Кому какое дело до того, чем эти болваны занимаются? Я имел в виду людей из Джаредз.

Я посмотрел на него и кое-что понял: это именно то, о чем он думает – постоянно. Это стало для него навязчивой идеей. Еще с тех пор, как мы встретились. Книги ненадолго отвлекают его. Они как аспирин, который принимают при головной боли. Они убивают боль на два часа, а потом боль возвращается. Но вот что для него мысли о Джаредз – мука или удовольствие?

Он необычен, он изменчив. Выражение его лица было грустным, почти трагическим, и вдруг он расхохотался. Меня слегка смущает, когда он так делает, я не знаю, как на это реагировать или что говорить. Сандор отсмеялся и запел:

Ирландец я, и в сердце чувств

Я не привык скрывать,

В канун Святого Галлогласа[24]

Одной красотке удалось его украсть[25].

– Что это? – спросил я. Я всегда мог задать вопрос ради получения информации, всегда. – Как ты сказал: святого Галло…? Как там дальше?

– Разве ты не говорил мне, малыш Джо, что ты ирландец?

– Насколько мне известно, да, – сказал я. – Во всяком случае, наполовину.

– В Древней Ирландии и в Западном нагорье галлоглас был слугой вождя.

– То есть это я, ты это имеешь в виду? – сказал я.

Сандор снова расхохотался и сказал, что пусть будет так, если мне нравится, если именно этого мне хочется. После этого он впал в своего рода прострацию, лежал и смотрел через окно. Я не говорю, что «смотрел в окно», потому что там ничего не видно, только черный горизонт и чуть менее черное небо со множеством звездочек, но без луны. Я вышел в коридор и сходил в туалет, а потом в ванную. Когда я вернулся, Сандор был в кровати, то есть под одеялом, курил очередную сигарету, и я увидел, что он задернул шторы.

Я выключил верхний свет. С моей стороны нет настольной лампы, но так как я не читаю, для меня это не имеет значения. Я положил те самые часы, которые Сандору отдала мать, на пол, поставил рядом с ними стакан воды и подумал, что, когда в комнате станет темно, я сниму с верхней губы пластырь.

Иногда Сандор часами не выключает настольную лампу, но прошлой ночью он ее выключил. Он лег спиной ко мне, я – спиной к нему. Он предпочитает именно такое положение. Я поддел ногтем большого пальца пластырь и обнаружил, что за несколько дней волосы под ним выросли, и кожа отзывалась болью, когда я попытался отодрать от них пластырь.

– Ты перестанешь ерзать, а? – сказал Сандор.

Так что я лежал неподвижно без сна и думал о Тилли, гадая, где она сейчас. Я думал, осталась ли она такой же толстой или все же села на какую-нибудь диету, появился ли у нее новый друг после того типа, который оставил ей кемпер, и живет ли она в этом кемпере. Сандор сказал бы мне: «В доме-фургоне, а не в кемпере. Ты же не американец». Эта мысль вызвала у меня улыбку, меня позабавило, что я могу иногда, лишь изредка, спрогнозировать, что он скажет. Теперь я знал, кто я такой, что я для него – галлоглас, слуга вождя.