Лузитанская лира - [63]

         У тех, что валуны дробят в куски!

         Как у других в руках на вид легки

         Немыслимо тяжелые трамбовки!

Какие бороды! А колпаки какие —

         Шерсть да с подкладкой!.. Тут земля — кремень.

         Так прочь жилеты, пояса тугие:

         Должны владельцы их полунагие

         Кирками искры высекать весь день.

О месяц скудости и скорби всеземной,

         Когда цветы — и те не расцветают!

         Стоят деревья, словно флот зимой —

         Пустые реи, такелаж немой.

         С лопат у землекопов грунт слетает.

На Север, мнится, я перенесен нежданно,

         Хотя вокруг все тех же тачек скрип —

         Сюда подвозят гравий непрестанно,

         Все тот же город, меркантильный, чванный,

         Все те же зданья, толпы, крыш изгиб.

Но стали наконец и камни просыхать.

         Проходит наваждение ночное,

         И краски неба взор слепят опять

         Так яростно, что хочется вскричать:

         «Озера бриллиантов предо мною!»

Пусть тех, кто послабей, страшит похолоданье,

         А я здоров, доволен и стремлюсь

         Исполнить радостью существованья

         Свои пять чувств, иначе: обонянье,

         Слух, осязанье, зрение и вкус.

Горит от холода все тело у меня,

         И силы потранжирить мне охота.

         Бежит дорога вдаль, с собой маня;

         Мне любы запах пота и огня,

         Соленый вкус железа и работы.

Глядит мне парень вслед, угрюмый и чернявый,

         А двое — горы мускулов стальных —

         Насвистывают тихо и лукаво,

         И промеряет глубину канавы

         Толстяк, что за десятника у них.

Не жизнь, но ад! Они не люди — тяглый скот,

         Ярмо свое влачащий до могилы.

         На землю заступ землекоп кладет

         И осторожно на руки плюет,

         Чтоб рукоять в ладонях не скользила.

Народ! Пускай на нем тряпье в потеках винных —

         Цвета иные не идут никак

         К рубахам белым на простолюдинах:

         Потеки те — не пятна на холстинах,

         А лозунги, украсившие стяг.

Но появляется тут меж канав и ям

         Изящная фигурка в шубке русской —

         Ни дать ни взять зверек, что по утрам,

         Глазами поводя по сторонам,

         Высовывается из норки узкой.

Как занесло сюда актрису, с коей взора,

         Что, словно навощенный пол, блестит,

         Я не свожу в театре месяц скоро?

         Замешкалась она — ах, эти сборы! —

         И вот на репетицию летит.

Как хрупок стан ее средь мощных плеч и спин!

         Тут труженики есть любого сорта,

         И ясно, кто какого края сын:

         Высок и строен — значит, ты с низин,

         А кряжист и приземист — значит, с гор ты.

Всем обликом своим — богатыми мехами,

         Воздушностью, утонченным лицом

         Она — контраст и с этими парнями,

         И с этими убогими домами,

         И с этим лаконичным декабрем.

Стоят мостильщики с желанием в глазах,

         Как гурт быков, ужаленных стрекалом;

         Она ж, боясь споткнуться на камнях

         В ботиночках на острых каблучках,

         Приблизиться не смеет к грубым малым.

Но, наконец, поняв, что публика упорно

         Не хочет расступиться перед ней,

         Она, бесенок с миною задорной,

         Пускается, как козочка, проворно

         По мостовой меж грудами камней.

УВЯДШИЕ ЦВЕТЫ

Вчера забрел я в сад, где в прежние года

Луна лобзала нас, где ты меня любила,

Свободна, как полет, как солнца лик, горда,

И где напомнило мне все о том, что было.

Во всем еще вокруг поэзия жила,

Рифмуя звездный свет и ожиданье ласки,

И над лавандою еще вилась пчела.

И тени бабочек сплетались в легкой пляске.

Еще дышал тобой тот запустелый сад,

Что встарь высокие внушил мне мадригалы,

И в сердце у меня его увялость ряд

Неувядающих идиллий воскрешала.

Повествовало все мне здесь еще о том,

Как свой неспешный взор, застенчивости полный,

На мне в промчавшемся, но радостном былом

Остановила ты близ этих роз безмолвно.

О чистая душа, что свой природный жар

Под бледной кротостью Клариссы[141] маскирует,

Я не сумел испить до капли весь нектар,

Который женщина нам нежностью дарует!

И все, что братская беседа ветерка

Способна передать цветам благоуханным,

Все-все о нас с тобой услышал я, пока

Уныло размышлял о нашем прошлом странном.

Казалось мне, пройдет мгновение едва —

И сад, приют любви, что создал для тебя я,

Вновь огласят твой смех и пылкие слова,

Которые к тебе я обращал, мечтая.

О символ святости, ты мне вернула вновь

Дни вдохновения, когда, слиясь устами,

Мы пили эликсир душистых вечеров

Под небом этим же, меж этими цветами.

Меня заставила ты вновь перечитать

Роман наш сладостный и более печальный,

Чем розы и ваниль, что люди увядать

Приносят к холмику над ямой погребальной.

Но не сидеть тебе, мой незабвенный друг,

Вовеки на скамье кирпичной и замшенной,

А мне не целовать, когда все спит вокруг,

Твоей руки, как кость слоновая, точеной.

За то, что я над всем поставить не сумел

Любовь, гармонии неизреченной чудо,

Отчаяние мне назначено в удел

И сходен стал мой смех с улыбкою Иуды.

Исчезло все быстрей, о лилия моя,

Пылинки, что с земли унесена муссоном,

И встарь изведанную сладость бытия

Вкусить еще хоть раз уже не суждено нам.

Когда вчера ступил, подруга юных лет,