Лунный камень мадам Ленорман - [21]

Ференц фыркнул, Мари протяжно вздохнула. Сердце же Анны понеслось вскачь. Она не верила в ясновидящих, но слышала отчаяние Франца, скрытое за маской равнодушия.

– …и узнать, кто на самом деле убил Ольгу.

– Братишка, тебе не кажется, что ты уже…

– Не кажется, – он поднялся. – Я не верю, что Ольга покончила с собой. Она слишком любила жизнь.

Мысленно Анна согласилась с ним. Жизнь и себя.

– Как бы там ни было, но завтра мы узнаем правду.

– Отчего ж не сегодня? – Ференц приподнял бровь.

– Мадам Евгения нуждается в отдыхе. И также желает познакомиться со всеми вами.

– Как мило, – пробормотала Мари. Она выглядела… напуганной? Нет, скорее сердитой, растерянной. Неужели она?

Серая маленькая мышка Мари, которой пришлось играть роль компаньонки. Ей доставались насмешки, упреки и капризы, которых становилось больше день ото дня, ведь в столице Ольга окончательно уверилась, что ее красота дает ей право издеваться над людьми.

Мари отличалась завидным терпением. Но если однажды иссякло и оно?

Анна вздохнула и, бросив на стол салфетку, поднялась. Как бы там ни было, пусть Франц раскапывает старую историю. Мешать она не станет. Помогать – тоже.

Мадам Евгения оказалась женщиной весьма тучной. Она возлежала на кушетке, положив пухленькие ладошки на массивный живот, который при каждом, самом малом движении, подрагивал. Круглое, какое-то розовое и гладкое, словно навощенное, лицо ее казалось кукольным.

– Я так рада видеть всех вас, – произнесла она. И Анна замерла.

Какой голос! Ей бы в опере выступать, а не гаданием заниматься. И, точно услышав эту крамольную мысль, мадам Евгения обратила на Анну взгляд огромных ясных глаз.

Зеленые.

Яркие… не трава, не изумруды, скорее уж малахит, тяжеловатый, гладкий камень.

– Вы, должно быть, Анна. – Мадам Евгения протянула руку, унизанную перстнями. Вспыхнули самоцветы, преломляя в гранях свет десятков свечей, и пламя их покачнулось, присело. Показалось – оборвется, но нет, поднялось вновь, разгораясь ярче. – Подойдите.

И у Анны не возникло и мысли ослушаться, она вдруг будто лишилась воли.

– Дайте мне вашу руку.

Протянула. И поморщилась, когда мадам Евгения стянула перчатку, знала, что руки ее нехороши, как и сама Анна. Худые, с неестественно длинными пальцами, обтянутые желтоватой кожей, которую покрывали мелкие морщинки. Анна не могла смотреть на них.

А мадам Евгения нежно провела по тыльной стороне ладони пальчиками.

– Какая грустная у вас судьба… – Она читала линии и хмурилась. Светлые бровки сходились над переносицей, а на лбу проступали капельки пота.

И она ведь некрасива, слишком тучная женщина. Анна, забыв о приличиях, разглядывала ее, отмечая и нездоровую рыхлость кожи, странноватый цвет ее, и блеклость волос – редкие прядки выбивались из-под атласного тюрбана, на котором то и дело вспыхивал мутным светом крупный камень.

– Это Око Судьбы, – сказала мадам Евгения, заметив интерес. – Моя наставница… вы, должно быть, слышали о мадам Ленорман.

– Простите, но нет.

– Печально, – Евгения отпустила руку, но не Анну, велев: – Присядьте. Франц, будь добр, скажи, пусть остальные сядут. Знаете, меня нервирует, когда люди вокруг… так смотрят.

– Они вам не верят.

– Мне? Или в меня?

Мадам Евгения хитро сощурилась.

– Чушь, – громко сказал Ференц, впрочем, усаживаясь в кресло. И ногу на ногу закинул, всем своим видом показывая, что находится исключительно из любопытства.

– Пожалуй, я соглашусь. – Мари присела на самый краешек и руки сцепила замком. Она напряжена, готова в любой момент вскочить, побежать, исполняя приказ. Ольгу эта вечная готовность служить изрядно веселила.

Витольд, слишком пьяный, чтобы разговаривать связно, просто плюхулся и, уронив голову на грудь, захрапел.

– Притворяется, – мадам Евгения ласково прикоснулась к руке Анны. – Вы ведь лучше, чем кто-либо иной, знаете, насколько искусно люди умеют притворяться. Мне случалось сталкиваться с теми, кто говорил, что не верит ни одному моему слову, но… стоит заглянуть под маску…

Под маски. Они есть у каждого, и у самой Анны – в том числе. Она давно научилась притворяться безразличной, отстраненной, но здесь, в этом доме, старая маска подводит.

Трещинами идет.

– Моя наставница, мадам Ленорман, жила во Франции… ей случилось увидеть многое. Редкий случай, когда Зрячая желала бы ослепнуть. Она видела страшное будущее своей страны. Революцию. И смерть короля… несчастной королевы.

Мягкий голос мадам Евгении окутывал, и полная эта женщина больше не казалась ни смешной, ни забавной. Она смотрела на Анну внимательно, проникая взглядом под проклятую маску.

– Видела толпы черни, рвущие на части Париж. И площадь Революции, залитую кровью. Позорную смерть Робеспьера… гибель Мюрата. Она постарела рано, потому как не желала видеть больше смертей, но жизни вокруг не было…

Мерцал камень. Белый. Крупный, с куриное яйцо, он завораживал. И поглощая пламя свечей, сам обретал то розоватый оттенок, то вовсе багряный, кровавый. Анну тянуло прикоснуться…

– Она учила меня заглядывать за грань мироздания. – Евгения подняла руку, и камень упал в подставленную ладонь. – И сказала, что дар мой ярок. А когда настало время уходить, дала этот камень. Луна всегда покровительствовала тем, кто ходит запретными тропами. Возьмите…