Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник) - [202]

Мы дошли до угла дворца и выглянули.

Сцена напоминала кадры из грандиозного исторического фильма. На фоне пляшущих языков пламени торжественно высились черные зубчатые стены. Одна из крыш, совсем прогорев, обрушилась и представляла собой хаотичное переплетение черных балок. В окнах пульсировал багровый свет. Порывы ветра сдували с пожарища бледно-серые облака дыма, усыпанные искрами, и обрушивали их на толпу, осадившую главные ворота. Арабы разбегались в стороны, а потом, когда облако рассеивалось, с криками, проклятиями и возбужденным смехом снова спешили сгрудиться поближе к стене. Ворота были раскрыты, обе высокие створки стояли нараспашку. В общей свалке прослеживалось движение людей во дворец и обратно, говорившее о том, что внутри все-таки ведутся какие-никакие спасательные работы, а также о том, что Графтону сильно повезет, если он впоследствии увидит хоть что-нибудь из спасенного от пожара добра.

Оставалось надеяться, что все остальные обитатели дворца успели укрыться от катастрофы. Мулов, по-видимому, вывели из стойл в первую очередь, поскольку то тут, то там посреди толпы я видела их лукавые морды, казавшиеся зловещими из-за отблесков пламени, подсвечивавших багровым огнем их огромные зубы и глазные белки. На лоснящихся спинах громоздились вьюки с добычей; арабы, вопя, вырывали друг у друга поводья. Затем я заметила гнедого коня, со шкурой яркой, как пламя; под уздцы его вел человек, в котором я мгновенно узнала Джона Летмана.

Он стаскивал с лошадиной головы какую-то тряпку – то ли коврик, то ли одеяло. Ему пришлось закутать глаза и ноздри животного, чтобы вывести его из горящей конюшни. Летман пытался оттащить гнедого подальше от толпы, но конь упирался, испуганно топтался на месте и пронзительно ржал.

Я сжала руку Чарльза:

– Смотри, там Летман! Он выводит коня. Чарльз, он садится верхом! Сейчас удерет!

– Пусть удирает. Все равно он ничего не сделает. Только Графтон… эй, гляди-ка, они его остановили!

Летман, верхом на гнедом, коленями, хлыстом и поводьями отбивался от наседавшей толпы, торопясь завернуть за угол, как раз туда, где стояли мы. Его ждала тропа под стеной сераля, открытый склон горы и – свобода. Жеребец, прижав уши, кружил на месте, вздымая пыль, и толпа вокруг его морды рассеялась – вся, если не считать одного человека, который, не обращая внимания на злобно брыкающиеся копыта, подскочил к коню и крепко схватился за поводья. Он кричал что-то Джону Летману. Я заметила, что Летман вскинул руку, указывая на горящий дворец, и что-то заорал. Его голос, неожиданно могучий и чистый, перекрыл собою взволнованный гомон толпы. Все лица обернулись к нему, точно листья, взметенные ветром. Летман хлестнул кнутом подскочившего к нему храбреца, пустил гнедого мощным галопом и во весь опор помчался к роще, в которой укрылись мы.

Жеребец задел плечом настырного араба, и тот рухнул как подкошенный. Откатившись в сторону, он целым и невредимым одним прыжком вскочил на ноги, и я узнала его. Это был Насирулла. Еще двое или трое мужчин бросились в погоню за Джоном Летманом, но безуспешно. Один из них, завывая, как дервиш, размахивал дробовиком. Насирулла вырвал у него ружье, вскинул его и выстрелил.

Но гнедой уже унес седока за пределы досягаемости выстрелов. Конь свернул за угол дворцовой стены и промчался в считаных ярдах от нас. Я даже не успела разглядеть лицо Джона Летмана: приникнув темным силуэтом к яркой гриве коня, он молнией просвистел мимо и под стук копыт и ржание перепуганного животного исчез в темноте.

Не успела я и заметить, в какой момент нас покинули Сафир и Звездочка. Мне лишь почудилось, что во тьме промелькнули две тени, куда более стремительные, чем лошадь, и не в пример более безмолвные. Они метнулись за всадником среди деревьев и исчезли из виду в облаке пыли от конских копыт. Когда я обернулась, борзых не было.

Выстрел, никому не причинив вреда, отбил кусочек каменной кладки на углу дворца. Люди, бежавшие за Летманом, нерешительно остановились, поняли, что погоня бесполезна, и принялись бесцельно слоняться вокруг, подбадривая себя громкими криками.

– По-моему, дорогая, нам тоже пора идти, – шепнул мне на ухо Чарльз. – С минуты на минуту вся эта толпа явится сюда искать дорогу в обход дворца.

– Стой… смотри-ка!

Все последующее случилось так быстро, что трудно было понять, что происходит, и еще труднее – описать.

Насирулла остановился лишь на миг, чтобы понять, что его выстрел пропал зря. Не успела осыпаться штукатурка на выбоинах от пуль, как он повернулся и принялся продираться сквозь толпу к воротам. Зеваки последовали за ним.

Потом мы увидели Генри Графтона. Удар по голове лишил его сознания совсем ненадолго, и, по-видимому, именно он организовывал спасательную операцию. Когда толпа откатилась от ворот и на мгновение стала реже, я заметила, как Графтон, держа в охапке огромный тюк, появился из-за сторожки у ворот.

Один или двое арабов побежали к нему навстречу, очевидно, чтобы помочь. Еще один подвел мула. Потом Насирулла пронзительно заорал что-то, и толпа снова остановилась. Люди обернулись. Наверное, среди них были и женщины; одна из них визгливым голосом выкрикивала что-то – очевидно, ругательства. Графтон остановился. Человек, взявший половину его ноши, внезапно отпустил ее и отошел, и Графтон покачнулся от неожиданности. Не переставая орать, к нему подбежал Насирулла. Когда между ними оставалось футов десять, не больше, молодой араб вскинул ружье и выстрелил в упор.