Лунное дитя - [38]

Этот человек, называвший себя «граф МакТрегор Гленлионский», в действительности был сыном мещанина из шотландских долин возле Гемпшира и звался Дуглас. Впрочем, он был хорошего воспитания, слушался старших и сумел развить в себе как вкус, так и способность к магии. Какое-то время он действительно работал над собой, но потом пал, избрав неверный путь. Он умел многое, но свое умение употреблял лишь на низкие цели. Выжив из Ложи разными подлыми средствами своих наставников, он сумел укрепить ее, как никогда прежде, и далее продолжал вести ее дела по-своему. Но однажды сто постиг тяжелый удар.

В возрасте около двадцати лет в Ложу вступил Сирил Грей — на правах «вольнослушателя», ибо в правилах Ложи было принимать всякого, кто стремился приобщиться к «знаниям и добродетели», как говорилось в ее Уставе. Сирил быстро проник в истинную суть Ложи, но не ушел, а поддержал игру и вскоре сделался правой рукой Дугласа. Добившись этого, он выбрал момент и бросил спичку в пороховой склад. Ложа была наполнена ненавистью. Последовал взрыв такой силы, каких не знали даже теософы, а они-то уж повидали многое на своем веку; результатом же вмешательства Сирила было то, что Ложа распалась. Дуглас обнаружил, что лишился престижа — и доходов. Склонность к выпивке, сопровождавшая падение Дугласа как мага, стала для него теперь панацеей от всех бед. Ему так и не удалось восстановить Ложу в ее прежнем величии; однако те, кто стремился к магическим знаниям и власти  а таких еще хватало и становилось тем больше, чем ниже падал сам Дуглас, — держались за него, ненавидя его завидуя, как завидует уличный мальчишка славе матерого вора или убийцы, волею случая вынужденного предстать перед публикой. Обуреваемый подобными смешанными чувствами. Баллок приближался к улице Кенкампуа, пользовавшейся в Париже самой дурной славой. Дойдя до нее, он завернул в трактир, где обитал Дуглас. Мастер S.R.M.D. лежал на продранном, грязном диване, и лицо его было белым, как сама Смерть; лишь нос — насморочный, в угрях, но все еще напоминавший о былой дерзости и славе хозяина, — сохранил какие-то краски. Глаза же были еще светлее, чем у доктора. В руках у него была наполовину пустая бутылка виски, с помощью которого он пытался вернуть себе бодрость.

— Я принес вам немного виски, — произнес Баллок, зная, как умилостивить своего шефа.

— Поставьте вон туда. Деньги у вас есть? Лгать Баллок не отважился: S.R.M.D. моментально бы почуял это.

— Только чек. Завтра я получу по нему и отдам вам половину.

— Завтра после обеда, — уточнил S.R.M.D. Несмотря на очевидную разбитость всего его существа, он еще кое-что значил. Да, это были развалины, но развалины великой мощи. Он сохранил не только привычку приказывать, но и великосветский тон: в свое время ему доводилось общаться с лицами самого высокого ранга. Говорили также, что знаменитое Третье отделение российской полиции в свое время считало его одним из ценнейших своих агентов.

— Дома ли графиня? — учтиво осведомился Баллок, стараясь оттянуть разговор.

— Ушла на прогулку. Что же ей еще делать в такой поздний час? — съязвил Дуглас. Его отношение к собственной жене, молодой, красивой, талантливой женщине, брат которой был профессором в Сорбонне, делало эту и без того жалкую пародию на мужчину еще более отвратительной. Он заставил ее сделаться уличной девкой самого низкого пошиба и радовался этому.

Что Дуглас делал со своими деньгами, не знал никто. Немалый доход приносила Ложа, сам Дуглас зарабатывал шантажом и отбирал у жены вырученные ею деньги; не исключено, что у него были и иные источники дохода. И все же на виски ему никогда не хватало; трудно поверить, что можно пропивать такие суммы, однако он не притворялся: виски в доме всегда было на исходе. Знание человеческой психологии было у Дугласа поразительным: он сразу догадался, с чем пришел к нему Баллок.

— Двойника уничтожил не Грей, — с уверенностью предположил он, — это не его стиль. Кто же это был?

— Саймон Ифф.

— Я проверю это.

Баллок понял его, ибо при всей ненависти к Иффу и страхе перед ним наибольшая доля злобы в сердце Дугласа все же принадлежала Сирилу Грею. Он ненавидел юного мага самой лютой ненавистью, оттого что не мог простить ему своего падения. Он вообще ничего и никому не прощал, будь то тайное оскорбление или изъявление самой бескорыстной дружбы: он был зол по самой своей натуре.

— Судя по всему, они укрылись в этом своем доме на Монмартре, — заключил Дуглас тоном, не допускавшим ни малейшего сомнения. — Нужно установить наблюдение за всеми входами и выходами оттуда; поручите это Абдул-бею с его людьми. Впрочем, я и так знаю, что собирается делать Грей; я знаю это так же хорошо, как если бы он сам сказал мне об этом. Он захочет провести свой чертов медовый месяц в каком-нибудь теплом краю, и они удерут туда. Поэтому вам и Акбару я поручаю дежурить на Лионском вокзале. Так что следите в оба! Немножко везения — и мы покончим с ними одним ударом; поэтому извольте, сударь мой, следить в оба! Дуглас поднялся на ноги. Поглощенное им неимоверное количество виски очевидно не мешало ему владеть ни головой, ни ногами. Подойдя к небольшому столику, разрисованному странными знаками, он взял фарфоровую чашку, плеснул в нее виски и бросил туда пятифранковую монету. Делая руками резкие жесты, он принялся читать заклинание, довольно длинное, содержавшее гортанные звуки, будто говоря на каком-то варварском языке. Затем он поджег виски. Когда жидкость в чашке почти совсем выгорела, он потушил пламя. Вынув монету, — завернул ее в кусок красного шелка и передал своему ученику