Лунное дитя - [2]

Она просто скучала в обществе своей подруги и неизменной компаньонки Лизы Ла Джуффриа, которая вот уже в течение двадцати трех часов без перерыва, с тех самых пор как Биг Бен пробил одиннадцать вечера, отмечала свой день рождения.

Вот уже восьмой раз та эти сутки Лиза выспрашивала о своем будущем одну даму, такую плотную и к тому же упакованную и железный корсет, что любой, кто хоть раз в жизни имел дело со взрывчаткой, не удержался бы от того, чтобы немедленно не отправить ее на улицу, в сад, дабы с ней в этом тесном помещении бога ради не стряслось снова того же, что очевидно, однажды имело место. Кроме того, эта дама была уже настолько пьяна, что любой поборник трезвости охотно отдал бы за нее столько, сколько весила бы она сама, будучи погруженной в грейпфрутовый сироп, чтобы заполучить столь наглядный образец для своей душеспасительной пропаганды. Знали эту даму Эми Брау, и на очередную просьбу раскинуть карты она всякий раз соглашалась безропотно.

— На день рождения вы получите тринадцать подарков, — повторила она уже в сто тринадцатый раз — А вот это означает «смерть в семье». Затем вы получите письмо с приглашением к путешествию, и еще будет какой-то темноволосый мужчина… И большой дом. Дом очень большой. Думаю, что вам предстоит поездка — очевидно, по этому письму. Н-да, Девятка плюс тройка — это двенадцать, плюс туз— тринадцать… Конечно, подарков будет тринадцать.

— Но я пока получила только двенадцать, — возразила Лиза, тоже уставшая; она скучала, ей все надоело.

— Ну и что? — отозвалась Лавиния Кинг, скучавшая у окна. — У тебя еще целый час времени.

— Тут действительно какой-то большой дом, — продолжала Эми Бpay. — И, думаю, что дело будет спешное.

— Все это очень странно! — воскликнула Лиза, неожиданно почувствовав себя лучше. — То же самое предсказал мне буньип, когда я вызвала его по поводу моего недавнего сна. Нет, это просто удивительно! Но еще удивительнее, что находятся люди, которые во все это не верят.

Из глубины одного из кресел раздался стон, полный невыразимой тоски:

— Может, кто-нибудь даст мне персик?

Этот голос — резкий, гулкий — принадлежал американцу с синими от бритья щеками и крутым подбородком. Одет он был довольно странно, если не сказать безвкусно: на нем была греческая хламида, на ногах — античные сандалии. Трудно подобрать мало-мальски философ-скос объяснение тому, отчего сочетание подобного костюма с чикагскими физиономией и выговором производит отталкивающее впечатление. Однако это было именно так. Это был Арнольд, брат Лавинии, и наряд свой он носил как бы в целях рекламы: это было частью той игры, в которую играло все семейство. Какому-нибудь близкому другу он мог бы, наверное, объяснить это так: я прикидываюсь шутом, чтобы отвлечь внимание людей и, пока они будут меня разглядывать, спокойно обшарить их карманы.

— Кто сказал «персик»? — отозвался другой спящий, молодой еврей-художник, вообще отличавшийся необычайным чутьем.

Лавиния Кинг перешла от окна к столу. На столе стояли четыре огромные вазы-полушария из серебра. В них находились самые лучшие цветы, которые только можно было достать в Лондоне — дар аборигенов ее таланту. Одна из ваз, впрочем, была заполнена персиками по четыре шиллинга штука. Лавиния бросила один брату, другой — рыцарю Академии художеств.

— Не пойму, что это за человек, — продолжала свои рассуждения Эми Брау. — Возможно, он как-то связан с этим домом.

Блауштейн, художник, весь погрузился в мякоть персика, блестя очками с толстыми стеклами.

— Да-да, дорогая, — вещала Эми дальше, откашлявшись. — Вам предстоит путешествие, и именно из-за этого письма. Девятка плюс туз — это десять, плюс тройка опять тринадцать! Вы еще получите свой недостающий подарок. Это так же верно, как-то, что я туг сижу.

— Правда получу? — спросила Лиза, чуть не задыхаясь от жары. Да не сойти мне с этого места!

— А может, хватит? — раздраженно воскликнула Лавиния. — Я хочу спать!

— Если ты уйдешь спать с моего дня рождения, — отозвалась Лиза, — я перестану с тобой разговаривать.

— Может быть, поделаем что-нибудь? — спросил Блауштейн, никогда не умевший делать что-нибудь, кроме своих рисунков.

— А давайте споем, — предложил брат Лавинии, выбрасывая персиковую косточку и снова закрывая глаза.

Биг Бен пробил половину часа. В своем историческом величии он не обращал внимания на земные дела: что ему смены династий? Он и их видел немало, а ведь он еще так молод!

— Да заходите же, открыто! — громко проговорила вдруг Лавиния Кинг: ее чуткий слух различил легкий стук в дверь.

Она ожидала чего-то необыкновенного, однако это был лишь ее личный пианист-паралитик, калека с манерами спятившего миллионера и моральными принципами международного шпиона, вообразившего себя епископом.

— Надеюсь, ты хорошо встретила свой день рождения? — осведомился он у Лизы, после того как поздоровался со всеми присутствующими. — А теперь я хотел бы представить тебе своего друга, Сирила Грея.

Удивлению гостей не было границ. Они только теперь заметили, что в номер вошел еще один человек, остававшийся до сих пор как бы невидимым и неслышным. Он был велик ростом и почти так же худ, как пианист, но его отличала одна особенность: он умел не привлекать к внимания. Когда его заметили, он повел себя самым обычным образом — улыбка, поклон, рукопожатие, несколько слов приветствия. Но, как только церемония представления закончилась, он как будто исчез снова. Разговоры иссякли; Эми Брау улеглась спать; Блауштейн отправился домой, Арнольд Кинг — тоже. Пианист поднялся, чтобы последовать их примеру, и огляделся в поисках своего друга. Лишь теперь остальные заметили, что тот сидел на полу, скрестив ноги, нисколько не обращая внимания на всю компанию.