Лунная радуга. Чаша бурь - [36]

Бак поднял было руку бровь почесать, но вспомнил мой запрет и почесал за ухом.

— Занятная история,— сказал я.— А вы уверены, что все одиннадцать экранов на совести этого... гм... стервеца?

— Десять,— сказал Бак.— Один экран ходовой рубки на совести первого пилота Мефа Аганна, о чем есть запись в вахтенном журнале. Но это, конечно, не в счет.

— А вы проверили...

— Да,— понял Бак с полуслова.— Вчера Аганн заступил на вахту с двадцати трех ноль-ноль. Вдобавок он ниже ростом, чем тот... И на вид не так силен.

— Послушайте, Феликс (настоящее имя механика), вы давно летаете дальними рейсами?

— Девятнадцать лет. На Уран, правда, иду впервые. Чаще всего ходил на Юпитер.

— Солидный опыт! И сколько экранов обычно...

— По-разному бывает,— снова опередил меня Бак.— Смотря какой рейд. Бывает — много, бывает — мало. Но ведь дело не в этом. Ведь портят экраны без умысла — мало ли что может случиться, никто ничего не скрывает. Аганн, к примеру, не скрыл. А этот злодей... Ненормальный он, что ли?

— Нет, Феликс, это исключено.

— Значит, с умыслом? Гангстер, значит? Бандит?

— Н-да, загадочно... Вы докладывали об этом капитану или начальнику рейда?

— После восьмого экрана не выдержал и пошел. Кэп меня принял за утренним чаем. Я ему про экраны, а он мне про шестой трюм. «Почему,— говорит,— вакуум-гифы плохо действуют? Откуда на пандусе лед? Зачем там кабель не убран?..» В общем, поговорили...

— Ясно. А к начальнику рейда?

— Он мне не начальник.

— Понятно... Ну что ж, Феликс, если вы не ошибаетесь и у нас на корабле действительно завелся... гм... «экранный диверсант», то мало надежды, что на этом он остановится. Давайте понаблюдаем вместе и попытаемся разобраться, что к чему. Я со своей стороны обещаю вам всяческое содействие. В случае новых эксцессов переговоры с начальником рейда беру на себя.

— Годится,— одобрил Бак, и мы скрепили свой договор солидарным рукопожатием.

Я не знал, что с этого момента обрекаю себя на затяжную болезнь, известную под названием «детективная лихорадка». Моя жизнь превратилась в кошмар, а мой кабинет — в конспиративную квартиру. Я начисто утратил интерес к тому, о чем повествовалось в древних манускриптах, но с огромным пристрастием вникал в мелочи быта современного рейдера. Загадка «экранных диверсий» не давала мне покоя ни ночью ни днем. Я освоил игру в трехсторонние шахматы и массу спортивных снарядов для тренировки десантников, чем заслужил у последних прочную благосклонность и веское прозвище Молоток.

Я научился забивать «козла», обороняться без оружия, держать пари и... многому другому, о чем раньше имел слабое представление, но без чего стать «своим парнем» практически невозможно. Это была хорошая школа, но этого мне казалось мало. Я не жалел труда, чтобы повысить уровень моих технических познаний: изучал принцип работы экранных устройств, штудировал схемы их расположения в помещениях корабля, детально знакомился с планировкой ярусов и отсеков. Мы с Баком старались держать под контролем наибольшее количество участков, потенциально «удобных», по нашему мнению, для «диверсанта». Бывало, поздними вечерами я по собственной инициативе нес «патрульную службу» — бродил, как лунатик, по коридорам, проверяя отсеки, заговаривал с любым прохожим, пытаясь на основе чистой психологии проникнуть в «истинную» суть его намерений. К счастью, поздних прохожих было очень немного, и чаще всего я видел второго лунатика-детектива. Из конспиративных соображений мы спешили молча разойтись, ре позволяя себе ни единого лишнего жеста...

Зато у меня в кабинете мы могли беседовать сколько угодно. И хотя разговор по существу нашего общего дела мог быть практически ограничен вопросом: «Что нового?» — и лаконичным ответом: «Пока ничего», мои беседы с механиком (точнее, его беседы со мной) приобретали день ото дня все более затяжной характер. К совершенному моему изумлению, Бак оказался очень словоохотливым человеком. Он рассказал всю свою биографию, начиная с младенческих лет, и с таким откровенным чистосердечием возложил на меня роль арбитра его незатейливых переживаний, что я не нашел возможным этому воспротивиться — сан медиколога не позволял. Но, с другой стороны, он между делом поведал мне множество любопытных историй, басен, притч и легенд явно «космического производства». То есть я неожиданно для себя обнаружил новую разновидность устного творчества, о чем не замедлил оповестить специалистов филологов в своей статье «Интернациональный фольклор Внеземелья». Но это к слову...

Что же касается главного результата «конспиративных» бесед, то особенно хвастать здесь было нечем. Правда, мы с Баком в достаточной степени определенно установили следующее. Во-первых: самое удобное время для уничтожения экранов — поздний вечер, примерно с двадцати трех часов условных корабельных суток и до полуночи. После полуночи за целость экранов можно было не беспокоиться: Бак заметил, что брызги оптической жидкости, вытекшей из оборванных световодов всех разбитых экранов, не разлетались далеко, а это было бы невозможным, если разрушить экран в условиях невесомости. Во-вторых, «диверсант» производил впечатление аккуратного человека: после «диверсионного акта» он никогда не забывал открыть амбразуру санитарного шлюза и выпустить «крыс» — так называют у нас на борту малогабаритную модель автомата-уборщика, запрограммированную на поддержание чистоты в небольших помещениях. Забота «злодея» о чистоте казалась мне неестественной. И еще — это в-третьих — мне казалось, что в схватке с механиком «злодей» проявил не совсем понятную деликатность... Я попросил Бака припомнить все подробности его борьбы с неизвестным, потом запер дверь, и мы с ним, сцепившись посреди кабинета, очень тщательно, шаг за шагом, эпизод за эпизодом, воспроизвели «рисунок» сражения на себе. Мои подозрения подтвердились. В схватке с механиком неизвестный не применил ни одного мало-мальски опасного болевого приема, за исключением финального удара в челюсть. Медвежью силищу Бака он нейтрализовал умело и, я бы даже сказал, элегантно; когда я понял всю сложность понадобившихся для этого приемов и скорость необходимой реакции, я вдруг отчетливо ощутил, что имел в виду Бак, признавая способность своего противника ориентироваться в темноте — «будто видел!». Действительно, какой сверхчуткой маневренностью надо обладать, чтобы вот так уверенно — в темноте! — «водить» за воротник осатаневшего от ярости механика, держать на расстоянии, то и дело «гасить» или парировать его отчаянные выпады, не причиняя при этом ему никакого вреда!.. Ведь главная задача «диверсанта» — сохранение инкогнито — должна была по логике вещей толкнуть его на быстрые и весьма радикальные меры под неприглядным девизом: «Спасайся любой ценой!» Пользуясь темнотой и своим преимуществом в скорости, он мог свободно расправиться с Баком... ну, скажем, одним из варварских приемов каратэ — очень быстро и очень надежно. Однако он медлил: следил за часами и ждал невесомости. Ударил не раньше шестого сигнала, «убивая» тем самым сразу двух зайцев: избавил беднягу от излишних травм, а себя от разъяренного преследователя, и, пока тот барахтался в мягких, но цепких объятиях невесомости, был таков. Да, Бак отделался дешево. Почему? Здесь было над чем поразмыслить... Либо неизвестный проявил странную для диверсанта гуманность, либо в рискованной для себя ситуации (если учесть физическую силу Бака) действовал с удивительным хладнокровием, ни на секунду не упуская из виду того обстоятельства, что «одураченный Бак» — это далеко не то же самое, что «искалеченный механик». Разная, так сказать, вероятность огласки... Но как бы там ни было, я почувствовал, что мы имеем дело с личностью незаурядной. В этом смысле круг поисков несколько сузился. Правда, совсем недостаточно, потому что из шестидесяти девяти человек на борту рейдера по меньшей мере дюжину я мог бы представить себе в рамках заочных моих впечатлений о таинственном незнакомце... Вот в основном и все, чем были полезны «конспиративные» встречи.