Лунная походка - [5]

Вечером я позвонил ей.

– Аля!

– Гоша! Ничего, что я вас называю так?

– Ничего, вы можете сейчас выйти на балкон?

– Собственно, прохладно, мама удивится, а в чем собственно дело?

– Увидите.

Я нарвал, с оглядкой, с клумбы цветов, перевязал их синей тесьмой, вскарабкался по пожарной лестнице до третьего этажа и, прижавшись тесно спиной, пошел по выступу, рискуя сорваться и разбиться вдрыбоган; когда я вцапался в перила ее балкона, дверь тихонько отворилась, и Аля, театрально прижав ладони к чулкам, ахнула:

– Вы с ума сошли! – она обхватила меня за рукава, между нами букет. – Это что, мне?! Спасибо, конечно, но вы просто хулиган, бандит какой-то, а если узнает мама, ко мне лазают по стенам, нет, вы положительно плохо воспитаны, вы просто безобразно себя ведете. Мне уже расхотелось с вами дружить, да вы сорветесь, а я просто чокнусь от ужаса. Вы собираетесь так же и обратно? Ни в коем случае! Сейчас я что-нибудь придумаю.

Она исчезла. Потом тихонько позвала.

– Пойдемте.

Она открыла дверь и выставила меня, вдогонку полетел букет. Я перешагнул его и поплелся по темной аллее, где-то гавкала собака, было так невыносимо скверно, что фонари расплывались от душивших меня слез, я сел на край лавки и больно кусал себя за губы. Я полный идиот, кретин, сопляк! Все самое обидное валилось и валилось на мою бедную голову. Ну почему я не такой, как все пацаны? Урод! Меня не интересует спорт, меня ничего не интересует, я конченый тип, папа меня накажет, что шляюсь Бог знает…

Послышались шаги. Она приблизилась ко мне, нагнулась, поцеловала меня в губы и убежала.

– При-ии-инц! Чи-и-ича-а-а! – услышал я издалека ее звонкий голос. В моей руке оказалась одна большая белая хризантема, завернутая в бумагу. Я приблизил ее к свету фонаря, на ней было написано аккуратным девчоночьим почерком:

– Позвони, Гаврош.

Краплин

Воронье срывалось с деревьев и кружило, грохоча жестяными голосами в серенькое небольшое небо.

– Если так будет продолжаться, я умру с голода и тоски.

Краплин глядел из окна дачи, оставленной ему приятелем на месяц поездки. Бугин знал, где сбывать товар, его не допекало перепроизводство. И места не столь отдаленные не грозили ему (статья № 209 гласила: за тунеядство…).

– Закон – это столб, – говорил, облизывая тонкие блестящие губы, мужик за пивным столиком и похлопывал Краплина по и без того согбенной спине. – На столб не залезть, но обойти можно.

Пойдешь поискать что-нибудь в шкафу и долго стоишь, вспоминая – что? А теперь смотрел на него с высоты своего роста гигант с синеватыми выбритыми щеками. Он держал шляпу в руке, весь в соленых брызгах, пропитанный ими. Глядя на него, вспоминались все прочитанные о море книги. Такой вот портрет висел на стене бугинской мастерской. То ли хозяину жаль было с ним расстаться, то ли просто не мог никому сбагрить.

Тарахтел мотоцикл и с глухим, не по размеру, лаем бежала за ним собачонка, подкидывая задние лапы выше положенного. Пучеглазая злая собачонка и мотоциклист в каменном дождевике, хлопающем полой, мокрые ветровые стекла мотоцикла с коляской с отражением забора и увлеченно трещащей сороки, что, словно кот, бежала по колышкам. В довершение всего размахивая крыльями. И всё это, как во сне, с шумом и облачком дыма удалялось по расхлястаной дороге.

Ему снилось, что он возвращается домой, поворачивает за угол дома, открывает калитку, затем обитую войлоком дверь, входит в сенки и еще открывает дверь, обитую цветастой клеенкой, но перед ним опять дверь через два шага и опять и еще и снова… Когда же они кончатся, словно идешь в вагон-ресторан, расположенный в другом конце поезда. И вот, наконец, распахнув очередную, он оказывается в комнате, перегороженной печкой, то есть в избе, где обычно и кухня и прихожая и спальня – все в одной комнате, и вместо ответа на приветствие жены, баюкающей их ребенка, он увлекает ее на постель, не обращая внимания на мирно посапывающую тещу. И жена искренне рада ответить ему тем же. Отзывчивость. Вот как можно назвать.

В саду на одной мускулисто-изогнутой ноге сгрудились яблони. Я вижу отпечатки пальцев на глине любого хорошо слепленного предмета, будь то ствол дерева или облако, – так сказал однажды художник, чьим именем сейчас частенько прикрывались художественные журналы, ранее самозабвенно увлеченные пачканьем творчества этого же художника. Самоубийца с кисточкой – так говорил о нем современник. И совершенно непонятно было, как Краплин взял его если не в учителя, то, во всяком случае, в соратники. Их разделяла достаточно глубокая пропасть действительности. Но все они шли над ней быстрым уверенным шагом.

– В доме есть двери и окна, но жить там можно лишь из-за пустоты, – прочел он в одной из книг, стоящих в изобилии на полках. Здесь же был продавленный диван, стол для чего угодно, в том числе и для приготовления пищи. Над диваном висела фотография яркой черноволосой девушки с полными губами, которую Краплин в первый же день перевернул лицом к стене. Но она все-таки подглядывала краем глаза и успела заметить, как он ворочается с боку на бок на скрипучем диване ночью. Он надевал на подставку для лампы пальто, пыльную дамскую шляпку и подкрадывался с раскрытой бельевой прищепкой вместо лица… Висящая на гвоздике фотография ужасалась бестактности и бедности его воображения.