Луна звенит - [7]

И он снова принялся вычерпывать воду из лодки, и опять шипящую задожденную тишину прорезал голубиный звук, издаваемый консервной банкой, и снова раздались жидкие всплески воды.

Сергей подошел к лодке. Синие перекладины блестели, а там, где краска облупилась, были черные пятна. Лодка была грязной и холодной, и трудно было представить себя в этой мокрой лодке, трудно было представить, как придется ему поднять холодную и скользкую от ила железку, звено тяжелой гусеницы, бросить ее за борт, а самому усесться на мокрую перекладину.

Он вынул из кармана приемник и стал слушать музыку. Сергей был зол на отца, будто он, его старый отец, обманул его с этой утренней зорькой, наобещал интересных вещей, а сам теперь виновато вычерпывает воду из худой своей лодки и уверяет, что в дождь иногда можно наловить лещей.

«Все может быть, — думал он. — Но надо быть идиотом, чтобы сидеть под этим дождем посреди залива в мокрой лодке и смотреть на поплавки».

Отец, подтянув голенища резиновых сапог, казался кривоногим и паукастым. Сапоги его блестели. Он готовился ловить рыбу и, наверно, ни о чем не думал. Или думал только о рыбе, забыв о вчерашних своих измышлениях, о прошедших эрах, эпохах и периодах, о тех нереальных глубинах, откуда явился он сам, кривоногий человек в блестящей, мокрой резине.

— Ну вот, — сказал отец, — все в порядке. У тебя тоже накопилась вода в лодке.

— А черт с ней! — сказал Сергей.

Отец, улыбаясь, смотрел на сына, лицо его было мокро, и вдруг он сказал:

— Молодец… Ты здорово вчера сказал о рулях. Молодец!

Сергей» поморщился. Ему неприятно было слышать это сегодня. Он шагнул в свою лодку и принял из рук отца ржавую консервную банку.

Вода за бортом была прозрачная и теплая, и в этой теплой воде, внизу, на илистом сером дне, ярко белела очищенная картофелина, которую Сергей уронил вчера в потемках и не достал.

— Это слишком большая роскошь, — сказал Сергей раздраженно.

— Что именно? — спросил отец.

— Не каждый может позволить себе…

— Что позволить? — спросил отец.

— А может, я ошибаюсь…

Отец внимательно смотрел на сына и ждал объяснений. Сергей зачерпнул банкой мутную воду, скопившуюся на дне лодки, и услышал все тот же знакомый, гулькающий звук — «груль».

— А ну ее к черту! — сказал он и бросил банку на дно. — Все равно вода.

— Ты что-то хотел мне сказать? — спросил отец.

— Я говорю… твои рассуждения — все это чушь… Я говорю — это роскошь… Отвлеченное мышление…

— А-а-а, — протянул отец.

Он смотрел на сына, слышал жужжание музыки, исходившее из его кармана, и откровенным недоумением были полны его выцветшие глаза.

— А-а, — сказал он опять. — Ничего, сынок! Дождь не помеха. А у нас впереди целый день. Дождь — чепуха. Вот если бы дождик начался вечером… У нас ведь день впереди! Если лещи ушли из залива, мы их найдем. Если они ушли в глубокие места, мы их разыщем за день… А на вечернюю зорьку нельзя, конечно, рассчитывать, там впереди ночь и, хочешь не хочешь, ложись спать. А когда из города всего на два дня выбираешься, обидно бывает, что есть на свете ночи. То ли дело утренняя заря… А ты раскис… Разве можно!

«Нет, — подумал Сергей, — он не понял меня. Ну и пусть. Может быть, старик заслужил это право на роскошь? Черт его знает!»

— Ну да! — сказал он громко. — Попробуй найди! В такую погоду только в шахматы играть.

— Не спорю, — сказал отец. — Погода, конечно, не та… Но я бы очень хотел, чтобы ты поступил в академию. Вот тогда мы, конечно, застали бы лучшие зорьки, когда тишина на воде и солнце… Но и сегодняшний дождь не помеха: у нас с тобой есть непромокаемые накидки. Да и разве это дождь! Это так — чепуха какая-то. Даже приятно.

И он засмеялся, довольный… Он ни о чем, наверно, не думал, а если и думал, то только о рыбе, которая ушла из залива. И сын его, казалось, понимал все это, хотя и не разделял отцовских восторгов.

«Главное на такой рыбалке, — думал он, — вовремя смыться домой».

Но думая так и сердясь на отца, он не мог побороть в себе необратимой и всепрощающей любви к нему, зная, что этот не успевший состариться старик, готовый и под холодным дождем таскать в лодку розовых и парных, как сама вода, лещей, этот сумасшедший человек, бредящий о лещах, все и всегда в жизни делал, забывая о себе: воевал, учил детей, сам учился, любил и мечтал о мирных и спокойных снах для всех — по ночам мечтал… на довоенной своей кровати…

И Сергею вдруг показалось, что он ненароком обидел отца своим неверием в хороший улов… Он улыбнулся виновато и сказал:

— А я и не сомневаюсь в этом.

Но отец уже не слушал сына: он тоже знал, что сын его, как и сам он, никогда не усомнится в удаче.

ЛЮДИ С ТОГО БЕРЕГА

На рассвете над Волгой туман. Тихо, как в зимний день, и мутно вокруг. Не летают чайки, молчат пароходы, и вода, отразившая утренний, затуманный свет неба, подступает к ногам белой невесомостью. Из бели этой торчат у берега синие от росы, холодные листья камышей, и чудится, будто вода утратила плотность, и пар над ней — последнее дыхание тающего неба или тающей воды… Ни течения, ни морщинки. И глаз устает вглядываться в границы зыбкости и плоти. Не верится, что где-то есть берега, ширь реки, где-то стоят белые пароходы и ночуют на отмелях и на бакенах хмурые чайки.