Луна во второй четверти - [35]

— Понятно, — брезгливо произнес Артем.

— Что тебе понятно, ты, сыночек маменькин? Пудик, вон, качок люберецкий, за братаном своим хвостом ходил, тронуть шпана боялась, а меня братан по пьяни… — он замолчал, горько махнул рукой.

Поезд вновь покачнулся и встал. Железная дверь с грохотом приоткрылась. За ней освещенный одиноким фонарем виднелся бревенчатый вокзал и мокрый, залитый дождем перрон.

— Лоухи, — сказал Артем. — Стоянка две минуты.

— Двух минут мне хватит, — сказал Анджей, — Адье, панове.

Он спрыгнул со ступеньки, поднял воротник куртки и, не оглядываясь, ушел в ночь.

Поезд вновь тяжко вздохнул, страгиваясь с места.

— Это вы, мальчики? — Варвара сидела на полке, зябко кутаясь в куртку, — а где Анджей?

— А он решил тут сойти, — пожал плечами Пудик, — говорит, понравилось ему тут. Мол, трудности, романтика…

Варвара настороженно всматривалась в его непроницаемое лицо.

— Я… не понимаю. Почему вы ничего не хотите сказать? Темка!

— Ну, это такое дело, — осторожно проговорил Артем, покосившись на Леру.

Та, по-прежнему не открывая глаз, проговорила:

— Он убил его, знаю.

— Ты знала? — уставился на нее Артем.

Та распахнула глаза. Они были темными и ничего не выражали. Как два пустых колодца.

— Знала. Но боялась сказать. Он бы и меня… Сначала его, потом — меня.

— Типа того, — осторожно согласился Пудик, — Шерстобитов, конечно, тоже урод был, но ведь жалко…

— Шерстобитов? — переспросила Лера, — причем тут Шерстобитов?

— Как это — причем? Ты ж сама только что…

— Анджея этот убил. Там, в лесу. Подстерег и убил. Этот… страшный… это же не Анджей… не он. Этот другой. Только притворился Анджеем. И когда вернулся… Я сразу поняла — руки. Вы заметили?

— Что? — недоуменно спросил Пудик, — кровь? Не, не могло так быть. Он же в воду его оттащил, да еще держал. В вараку эту.

— Какая кровь? У него же по шесть пальцев на руках было!

Пудик недоуменно обернулся к Варваре.

— Что за фигня? Мать, ты видела? Шесть пальцев?

Варвара молча помотала головой.

— Никто не видел, — с расстановкой произнес Пудик.

— А вы смотрели?

— Ну, типа… Зачем? Никто ж ни с того ни с сего разглядывать не будет…

— Лера, — нерешительно проговорил Артем, — ну, пожалуйста, успокойся. Лерочка…

Он робко прикоснулся к ее плечу. Та резко отпрянула, точно ее обожгло.

— Не прикасайся ко мне! — пронзительно выкрикнула она, — ты тоже, да? видеть тебя не могу!

Она отвернулась к стенке, плечи ее мелко тряслись.

Бедный, бедный Темка, подумала Варвара.

— Это… да… — уныло пробормотал Пудик, — концептуальный переворот. Культурный шок. И как теперь узнаешь? Ушел он…

— Да не было ничего, — твердо сказала Варвара.

Поезд вновь тряхнуло. Пронеслась вдали деревенька жалкой горстью огней, мелкий дождь поливал рельсы, черные деревья, молчаливую скрытную землю, простирающуюся в ночи до дальних ледяных полей где льдины наползают на льдины и птицы поджимают розовые лапки, кружась над прорехами темной воды.

— Точно, — вздохнул Пудик, рассеянно потрепав по затылку дремлющего пса, — ничего не было.

Эпилог 2

Гудит сменный ветер, летят птицы с дальнего острова Картежа, летят по небу серые клочья облаков… Тронет жесткие листья брусники первый иней, выбьет траву, первый хрупкий лед ляжет по берегам ветхого озера… И тихо станет вокруг. Сменится кроткая вода глубокой, уйдет рыба подальше от берега — в проливы меж островами уйдет, а потом и в далекое Северное, Норвежское море, и не будет никого на берегу, и опустеет дом с ржавеющей табличкой Рыбинспекция.

Лишь в сумерках, когда выйдет, встанет над островами холодная белая луна, зашевелится трава, засветятся на инее зверьи следы, выбежит на угор одинокая волчица, принюхается, ловя верхний ветер и нижний ветер, оглядится серыми, не волчьими глазами, поднимет остромордую голову к луне, взвоет горько… И метнется обратно во тьму, и ничего больше не будет — лишь ветер, и можжевельник, и скоро, совсем скоро — долгая северная полярная ночь, когда разворачиваются в небе пестрые полотнища и ходят лучи прожекторов дальнего полунощного света…