Луна-парк - [25]

Увидеть Вас вновь в Париже другими глазами… Чтобы Вы не были для меня просто видением, чтобы сам я не был видением для Вас. На это решиться я не могу, и, однако, грозное время и грозное пространство сильнее нас с Вами: они превратят Вас просто в женщину, а меня просто в мужчину, которые будут при встрече в кафе «Флора» или еще где-нибудь обмениваться простым «здравствуйте», может быть, с грустью, а то и с полным равнодушием.

Но я, я люблю Вас, Бланш.

Раймон.

Это письмо оказалось последним в пачке, стянутом резинкой. Впрочем, многих писем явно не хватало… Увиделись ли они еще раз? Бедняга этот «гнусный тип». «Я ушел туда, где мог обедать каждый день», «Рискуя потерять свою любовь». Бланш, которая преспокойно обедала каждый день, не понимая, в сущности, как ей повезло, как будто обедать каждый день – самая обыкновенная вещь, – она, Бланш, требовала от него доказательств любви… А Раймон, который, конечно, привык занимать деньги направо и налево, на сей раз не сумел устроиться так, чтобы вернуться к ней. Возможно, Бланш правильно сделала, что порвала с ним… Ради нее Раймон должен был бы пойти на что угодно, искать любой работы, хотя бы распахивать дверцы подъезжающих машин, спать под мостами… И, однако, она не требовала от Раймона каких-то особых доказательств любви. Тем печальнее для них обоих.

Жюстен порылся среди валявшихся в беспорядке писем, нет, он не обнаружил почерка Раймона, светло-синих чернил, ровных, красивых строчек, букв, нанизанных, точно жемчуг… Из пачки, стянутой резинкой, не выпало ни одного письма. Значит, недоставало лишь тех, что Бланш потеряла или бросила. Возможно, они встретились вновь и просто не стало повода для переписки? Нет… В последнем письме Раймона слышался похоронный звон разрыва. Их роман закончился, как телефонный разговор; телефонистка спрашивает:

– Закончили?

– Да… – отвечает один из собеседников.

– Нет, нет, – кричит другой.

Разъединили! Слово «Конец» проступает на экране, а за ним еще видны два силуэта, удаляющихся в противоположных направлениях, – самый что ни на есть банальный конец.

Была поздняя ночь. Жюстен направился в спальню Бланш, к постели Бланш. Он лег и долго лежал неподвижно, разглядывая этот ящичек из ценного дерева с распахнутыми на террасу дверьми и двумя окошечками в глубоких проемах, – Жюстен забыл задернуть коротенькие занавески.

Дождь перестал, и, когда Жюстен выключил электричество, свет луны лег на ковер косыми четырехугольниками. Странно, что, водя пальцем по вышитому на простынях вензелю «Б. О.», начинаешь чувствовать живую реальную Бланш. Но тут внезапно Жюстен соскользнул в бездну сна.

* * *

Солнце сменило луну, золото сменило серебро, и Жюстен проснулся, высвободившись из чьих-то нежных объятий, чувствуя на своих губах вкус чьих-то чужих губ и во всем теле отголоски пережитого наслаждения… Щурясь от яркого солнца, он стыдливо натянул простыню до самого подбородка. Этого еще не хватало, ему начинают сниться эротические сны! Ничего удивительного: в этом доме, наедине с этими письмами… Открыв секретер, он как будто откупорил флакон духов, и сильный запах, заполонив весь дом, ударил ему в голову.

Он вспомнил, что нынче воскресенье, мадам Вавэн не придет. Погода прекрасная, следовательно, повсюду уйма народу: на дорогах, в ресторанах… Чем бы ему сегодня заняться? Может быть, повозиться в саду?

Сад был еще весь мокрый, однако Жюстен принялся перекапывать куртину, идущую вдоль стены, с трудом разрыхляя тяжелую землю. Но ничего не получалось. Он вернулся в дом, переоделся, вымылся… Не присаживаясь, наспех проглотил в кухне бутерброд. Перешел в библиотеку, стал листать старые журналы. После обеда Жюстен еще мирно читал рассказы Мопассана, но уже к вечеру ясно почувствовал какое-то беспокойство… Что жб в сущности не ладилось? Да все как будто ладилось. Только… только он заскучал! Он чувствовал себя вполне отдохнувшим, каникулы подходили к концу, с него довольно было и отдыха, и каникул. Засунув томик Мопассана обратно на полку к его собратьям, Жюстен взялся за «Трильби». Зачем обманывать самого себя, притворяться, будто он интересуется этой книгой просто так, от нечего делать? Когда «Трильби» уже стала его достоянием, когда он хочет сделать из нее фильм!

Он бережно положил книгу на колени, потрепанную книгу в твердом полотняном переплете темно-синего цвета, с золотым обрезом, золотыми буквами и тисненой виньеткой. Внутри прекрасная, плотная, уже пожелтевшая бумага:

TRILBY

A NOVEL

by

George du Maurier

author of «Peler Ibbelson»

with 121 illustrations by the author

MDCCCXCV [7]

1895 год… Год рождения матери Жюстена. Ну и что из этого? Да нет, ничего особенного… Просто так, совпадение. Жюстену шел сорок второй год, а мать его умерла, когда ему было двенадцать. Он помнил, как она рассказывала ему историю Трильби… Сидели они в парке под огромной липой, 'мать вышивала и рассказывала… В ту пору «Трильби» уже перестала быть нашумевшим модным романом, но мать рассказывала эту историю так, будто она только произошла, как будто мать прочла в сегодняшних газетах о неслыханном скандале, разыгравшемся лишь накануне: Свенгали, самая замечательная певица на свете, неожиданно умолкла посреди концерта перед переполненным залом, потом снова запела, начала фальшивить, и ее увели со сцены среди всеобщего смятения. Пока она пела, ее муж, мсье Свенгали, сидевший в ложе напротив сцены, этот странный человек, скончался от сердечного припадка. А мадам Свенгали, не чувствуя приказа его взгляда, превратилась в несчастное растерянное создание… она вновь стала прекрасной, простой, великолепной Трильби. Мать Жюстена прилежно вышивала и рассказывала историю Трильби монотонным, глухим голосом. «Безумная царица соловьев, – говорила она, – не могла больше петь».