Потом Сун Лянь вспоминала, как любовалась хризантемами в праздник Чунъян, и на душе становилось радостно. И, похоже, с того дня она и Фэй Пу стали понимать друг друга без слов. Вспоминая, как он убирал «клешни краба», она могла даже рассмеяться вслух. Только ей одной было известно, что не так уж она и не выносит этот сорт хризантем.
* * *
— Ты кого любишь больше всех? — Сун Лянь не раз обращалась к Чэнь Цзоцяню с таким вопросом, когда они лежали рядом в постели. — Ведь нас четверо.
— Ну конечно, тебя. Юй Жу, та вообще давно уже превратилась в старую наседку.
— А Чжо Юнь?
— Эта ещё может кое на что сгодиться, хотя уже не та.
— Ну, а Мэй Шань? — Сун Лянь никак было не перебороть любопытства. — Откуда она?
— Откуда, я и сам не знаю, да и она тоже.
— Так она, получается, сирота?
— Актриса она, пела женские арии в бродячей труппе пекинской оперы. Ну, а я и сам актёр-любитель, вот и хаживал иногда к ней за кулисы, приглашал в ресторан, так она за мной и увязалась.
— Эти бабы к тебе так и липнут, — потрепала его по щеке Сун Лянь.
— Здесь ты права только наполовину: лучше сказать — бабы липнут к тем, кто при деньгах.
— В твоих словах истины тоже лишь наполовину, — засмеялась Сун Лянь. — Тем, кто при деньгах, ещё и бабу охота, а как разохотятся — так и одной мало.
Раньше Сун Лянь не приходилось слышать, как Мэй Шань поёт арии пекинской оперы, а в это утро её разбудили доносившиеся снаружи тягучие звуки прозрачной мелодии.
— Это Мэй Шань поёт? — растолкала она спавшего рядом Чэня.
— Поёт, как в настроении, а не в настроении — так плачет, сучье племя, — пробормотал тот в полусне.
Отворив окно, Сун Лянь увидела, что за ночь дворик покрылся белоснежным инеем. Под усыпанной пурпуром глицинией поёт, пританцовывая, женщина в чёрной кофте и чёрной юбке. Так и есть, это Мэй Шань.
Сун Лянь накинула халат и выскочила из комнаты. Остановившись под навесом галереи, она стала наблюдать за Мэй Шань издали. Та была увлечена пением, и унылые переливы напева так и брали за душу. Прошло довольно много времени, прежде чем Мэй Шань резко оборвала арию, будто увидев, что глаза Сун Лянь полны слёз. Закинув за плечи длинные, «струящиеся» рукава халата, Мэй Шань пошла обратно. В лучах зари её лицо и одежда переливались хрустальными бликами, схваченные узлом волосы были влажными от росы: казалось, она вся прониклась своим горем, как былинка на ветру.
— Ты плачешь? — с деланным равнодушием проговорила она, остановившись перед Сун Лянь. — С чего тебе плакать-то? Разве не весёлая у тебя жизнь?
— Не знаю, что это со мной. — Сун Лянь вытерла платком уголки глаз. — Из какой это пьесы?
— «Скорбь женщины». Понравилось?
— Я в пекинской опере ничего не смыслю, но ты пела так трогательно, что всю душу разбередила.
Говоря это, Сун Лянь впервые заметила на лице Мэй Шань добродушное выражение. Та опустила глаза на свой театральный наряд:
— Но ведь это же театр, стоит ли из-за этого расстраиваться. Если играешь как следует, можно обмануть других, а если плохо — только себя.
Из комнаты Сун Лянь донёсся кашель Чэня, и Сун Лянь смущённо глянула на Мэй Шань.
— Ты разве не будешь прислуживать ему при одевании? — спросила та.
— Пусть сам одевается, — покачала головой Сун Лянь. — Не маленький.
Мэй Шань тут же слегка надулась и проговорила с улыбкой:
— Что же тогда он заставляет меня одевать и обувать его; похоже, это зависит от того, как он кого ценит?
А тут ещё послышался голос Чэнь Цзоцяня:
— Мэй Шань, зайди-ка сюда, спой мне!
Тонко очерченные брови Мэй Шань мгновенно взлетели вверх, она холодно усмехнулась и, подбежав к окну, крикнула:
— Старушка не желает!
Так Сун Лянь воочию убедилась, каков нрав у Мэй Шань. Когда она исподволь попыталась заговорить об этом с Чэнем, тот сказал, мол, всё из-за того, что несколько лет он предпочитал её всем и избаловал.
— Как что не по ней, без всякого стеснения кроет моих предков аж до восьмого колена, — ругался он. — Сучьё отродье, шалава худая, давно надо было наподдать ей, чтоб знала своё место.
— Ну, не надо быть таким жестоким, — увещевала Сун Лянь. — Ведь на самом деле она такая несчастная: ни родных, ни знакомых, да ещё боится, что ты её разлюбишь — вот характер и портится.
После этого между Сун Лянь и Мэй Шань установились отношения, которые нельзя было назвать ни прохладными, ни тёплыми. Мэй Шань любила играть в мацзян и часто зазывала кого-нибудь к себе. Игра начиналась после ужина и заканчивалась заполночь. Сун Лянь за стенкой было хорошо слышно: костяшками стучали так, что не заснуть. Она даже пожаловалась Чэню, но тот посоветовал потерпеть:
— Играет в мацзян — и ладно. Всё равно не дождётся, чтобы я возмещал её проигрыши, так пусть играет на свою голову.
Но однажды Мэй Шань позвала играть и её, прислав за ней служанку. Сун Лянь сразу её отшила:
— Я — и играть в мацзян?! Как только в голову такое могло прийти!
Служанка ушла, но потом заявилась сама Мэй Шань:
— Нас трое, одного не хватает, окажи уж честь.
— Но ведь я не умею. Хочешь, чтобы я проигрывала?
— Пойдём, — тянула её за рукав Мэй Шань. — Проиграешь — денег с тебя не возьму, не выиграешь — останешься при своих, проиграешь — плачу за тебя.
