Луна и костры - [45]

Нет, он не поверил. Он не верил до самого конца. Однажды он встретил ее на мосту, она возвращалась со станции. Санта была в серой шубке, раскрасневшаяся от мороза, в ботиках на меху, глаза ее весело искрились. Она его остановила:

– Как дела в Сальто? Ты по-прежнему играешь в оркестре?… О Нуто, я боялась, что и тебя отправили в Германию… Им там, должно быть, скверно приходится… Твоих не трогают?

В те времена пройти по улицам Канелли было делом опасным. Повсюду патрули, немцы. Да и такой девушке, как Санта, не стоило заговаривать на улице с простым деревенским парнем. У Нуто в тот день было неспокойно на душе, и он отвечал ей только «да» и «нет».

Потом он снова встретился с ней в кафе «Спорт», она сама вышла на улицу и пригласила его войти. Нуто пристально вглядывался в лицо каждого нового посетителя, но то было спокойное солнечное воскресное утро – в такое утро люди ходят в церковь.

– Ты меня знал, когда я была вот такой,– говорила Санта,– ты мне должен верить. В Канелли есть скверные люди. Будь их воля, они бы меня на костре сожгли… Им по душе, если девушка коротает свой век как дура. Они бы хотели, чтоб я, как Ирена, целовала руку, которая меня бьет. Но я не из таких, я горло перегрызу тому, кто на меня руку поднимет. Ох, уж эти людишки, из них и негодяев-то настоящих не выйдет.

Санта курила сигареты, которых в Канелли нельзя было достать, она и его угостила.

– Бери,– сказала она,– возьми себе все, у вас там, в горах, должно быть, много курильщиков без табака… Сам видишь, что получилось,– говорила Санта,– оттого что я сдуру кое с кем здесь водилась, даже ты отводишь глаза, когда встречаешь меня на улице. А ведь ты знал мою маму, знаешь меня… Ты меня на праздник возил… Думаешь, мало мне зла причинили подлецы, которые здесь раньше хозяйничали? Но я должна жить среди них, есть их хлеб, потому что я всегда жила своим трудом, меня никто не содержал… Если б я только могла сказать все, что думаю, что у меня накипело на сердце!…

Санта говорила ему это за мраморным столиком в кафе; она глядела па Нуто без улыбки, у нее, как у сестер, были влажные, обиженные глаза, нежные, зовущие губы. Нуто с ней долго говорил, чтоб попять, лжет она или нет, даже сказал ей, что в такие времена надо на что-то решаться, быть по одну или по другую сторону и что он, Нуто, сделал свой выбор: он с теми, кто бросил фашистскую армию, он с патриотами, он с коммунистами. Ему бы сказать ей, чтоб она вела для них разведку в штабах, но он не посмел подвергать опасности женщину, да еще такую, как Сайта, об этом он и подумать не мог.

А вот Санта подумала и передала Нуто уйму сведений – о переброске войск, о штабных инструкциях, о разговорах, которые вели фашисты. Как-то раз она дала ему знать, чтобы он не приходил в Канелли – опасно! И на самом деле, немцы в тот день устроили облаву на площадях и по кафе. Санта говорила, что ей ничто не угрожает, что ее прежние знакомые, всякая сволочь, сами приходят, чтоб излить ей душу; ей было бы тошно их слушать, если бы она не думала о том, какую пользу полученные от них сведения могут принести патриотам. В то утро, когда чернорубашечники расстреляли под платаном двоих ребят и бросили их там как собак, Санта на велосипеде добралась до Моры, а потом наведалась на Сальто, чтобы поговорить с матерью Нуто. Она сказала ей, что, если у них хранится ружье или пистолет, лучше зарыть их в песок у реки. Через два дня пришли чернорубашечники и перевернули вверх дном все в доме.

Настал день, когда Санта взяла Нуто под руку и сказала ему, что больше так жить не может. На Мору вернуться нельзя: жить в одном доме с Николетто невыносимо, а продолжать работу в Канелли после этих расстрелов опасно. Она просто боится потерять рассудок: если тотчас же не кончится эта жизнь, она сама возьмет пистолет и кого-нибудь застрелит. Ей лучше знать кого – может, и себя.

– Я бы тоже ушла в горы,– сказала она Нуто.– Но как быть – меня пристрелят в первую же минуту. Все знают, что я водилась с фашио.

Тогда Нуто устроил ей встречу с Бараккой. Ему он рассказал обо всем, что она для них сделала. Баракка слушал, глядя себе под ноги. Ей он сказал только одно:

– Возвращайся в Канелли.

– Да нет же…– возразила Санта.

– Возвращайся в Канелли и жди приказаний. Мы передадим их.

Через два месяца – это было в конце мая – Санта бежала из Канелли: ее предупредили, что ее вот-вот схватят. Хозяин кинотеатра рассказал, что немецкий патруль устроил у нее обыск. В Канелли об этом все говорили. Санта удрала в горы к партизанам. Нуто теперь от случая к случаю узнавал о ней от тех, кто ночью приходил к нему, чтоб передать новое задание. Все говорили, что она управляется с оружием но хуже мужчины и заставила себя уважать. Не будь старушки мамы и дома, который могли поджечь, Нуто сам отправился бы в отряд, чтоб помочь ей.

Но Санта в помощи не нуждалась. Когда в июне фашисты прочесывали горы и на этих тропах погибло много партизан, Санта всю ночь оборонялась вместе с Бараккой в одной усадьбе за Сулергой. Она сама вышла из укрытия и крикнула фашистам, что знает их всех как облупленных и никого не боится. Наутро ей вместе с Бараккой удалось бежать.