Луна доктора Фауста - [115]

– Опомнитесь, падре!..

– Тот, кто сумеет накормить свой народ и внушить ему страх, будет править до самой своей смерти.

– Я вас не понимаю.

– Я на это и не надеюсь, Филипп… Карвахаль – прирожденный вождь. Это человек, появившийся в ответ на чаяния народа, измученного двумя десятилетиями неудач и туманных фантазий. Да, он попирает установленные нормы и изменяет порядки в государстве со всеми их благочестивыми глупостями, с инквизиторами и судами, которые ничего не могут решить и в конечном итоге сами нарушают свои хваленые равенство и справедливость…

– Падре Тудела! – вскричал в ярости Филипп. – Я не позволю…

– Позволите, позволите, ибо, клянусь Пречистой Девой, я в первый и последний раз говорю с вами об этом, а к разговору такого рода вынуждают меня чувство дружбы, которое я к вам питаю, и чувство долга. Вы обязаны смирить себя, уступить Карвахалю и не оспаривать у него власть. Всё за него, всё против вас. Повторяю вам, жители Коро, хоть и находятся в постоянном страхе, довольны своим губернатором; у них есть еда, кров над головой, женщины и, самое главное, уверенность в завтрашнем дне, уверенность в том, что, когда придет их последний час, они будут погребены, как подобает добрым католикам, а не будут растерзаны дикими зверями или карибами. Видели ли вы дом Переса де ла Муэлы, это скромное обиталище, которое со временем станет просторней и удобней? У него есть подруга – хорошенькая индеанка, собирающаяся подарить ему сына. Перес сам сказал мне: «О чем мне еще мечтать, падре? Я столько бродил по свету, я уродлив и стар, а теперь мне не о чем больше просить господа!» В таком же положении и Диего де Монтес. Вы, должно быть, заметили, что они оба не явились на эту дурацкую церемонию? Всмотритесь в лица Санчо Брисеньо и его нареченной, дочери Куаресмы де Мело, – вы верите, что они опять отправятся по чащобам и топям на поиски Эльдорадо? Нет! И еще раз нет! И Брисеньо, и Дамиан де Барриос, и Вильегас покинут Эль-Токуйо лишь затем, чтобы основать новое поселение. Они не желают больше быть кочевниками, они желают стать первыми представителями новой расы, основателями новой общности.

Гуттен, сдвинув брови, взирал на разгоряченного капеллана, а когда тот на мгновение умолк, печально промолвил:

– Все это следует понимать так, что я не могу рассчитывать на вашу поддержку, если я пожелаю вернуть себе власть или вздумаю покинуть Эль-Токуйо?

– Именно так, ваша милость.

В первый день Пасхи, в светлое Христово воскресенье, губернатор устроил пир под исполинской сейбой, которая, как поговаривали, служила иногда и виселицей. Каталина была молчалива и задумчива, Карвахаль же не переставал шутить и отпускать игривые замечания. Гуттен, сидя между ними, потягивал фруктовый сок, а соперник его маленькими глоточками тянул водку из сока агавы. Речь зашла о епископе Родриго де Бастидасе.

– Да, кстати! – весело воскликнул Карвахаль. – Слыхали ль вы, какую штуку сыграл в Коро наш архипастырь?

– Нет, не слышал, – насторожившись, ответил Филипп.

– Перед самым своим отъездом в Пуэрто-Рико наш епископ, всегда бывший первейшим защитником индейцев, отбросил вдруг сомнения и повелел Лимпиасу заковать в цепи пятьсот какетио, с тем чтобы продать их в Санто-Доминго. Оттого-то он и не мог сопровождать вас. Он был связан договором с его преосвященством.

– Мыслимо ли это? – покраснев от возмущения, вскричал Филипп.

Карвахаль, наслаждаясь тем, какое действие оказали его слова, продолжал:

– Этот вопрос задают себе все: что побудило нашего доброго пастыря повести себя столь неподобающим образом? Ведь это совсем на него не похоже. Что случилось с ним? То же, что и со всеми нами: он понял, что с волками жить – по-волчьи выть.

Карвахаль, расхохотавшись, наполнил свой стакан и поцеловал Каталину. В это время с противоположного конца площади донесся какой-то шум, и взоры присутствующих обратились туда. Карвахаль и Гуттен поднялись из-за стола. К ним медленно двигался отряд конных и пеших воинов.

– Это же Хуан Кинкосес! – возликовал Филипп. Ехавший впереди Себастьян де Альмарча спешился и подбежал к губернатору, который отвел его в сторонку. Гуттен бросился навстречу своим.

– Немец осведомлен о ваших намерениях, – говорил тем временем Альмарча. – Отряд его ждет только приказа, чтобы расправиться с вами.

– Что же делать? – в растерянности спросил Карвахаль.

– Не тревожьтесь, ваша милость. В отряде разброд и шатания. Вильегас поступил мудро, приказав мне дожидаться этих людей: теперь я знаю все, что у них за душой. Переход был гибельным, многие умерли. Золота они несут не много, но его достаточно, чтобы…

– Слава богу! – перебил его губернатор.

– Не радуйтесь прежде времени. Я не знаю, как они поведут себя со своим бывшим начальником: привычка повиноваться за один день не проходит. Пожалуй, он сможет настроить их против вас. Ваша милость! Его должно немедля убить!

Карвахаль пригладил бородку.

– О том же твердит мне и Лимпиас.

– Прикажите – и я тотчас сделаю это. Заколю его кинжалом прямо за столом!

– Нет, так не годится. Тебя обвинят в убийстве, а в конце концов аудиенсия притянет меня к ответу.