Лукуми - [37]

— Что ты сказал, товарищ? — спросил мой дядя.

— Ну твой-то как, намного высовывается над поясом?

Тогда мой дядя посмотрел на свой пояс и на то место, где у него был ремень, который он любил носить на уровне пупка; затем самоуверенно взглянул на вопрошавшего.

— Ну, головка-то видна будет, — спокойно ответил он.

— Тогда надо измерить, — изрек русский.

Победил мой дядя. В том споре победил мой дядя. Тот самый, у которого теперь должен был родиться племянник-японец, чем он был серьезно озабочен. Ему сказали, что японцы ненавидят черных, а кроме того, не слишком одарены мужской силой, откуда, собственно, возможно, и берет начало ненависть.

Узнав об этом, моя бабка ехидно улыбнулась и тут же заметила, что у меня может родиться братик с мужским достоинством весьма небольшого размера, в связи с чем очень даже возможно, что мне придется поделиться с ним кусочком того, чем я обладаю в избытке. Моей бабке часто приходили на ум подобные неожиданные мысли, и она всегда пребывала в убеждении, что хорошо выраженная мужественность устраняет многие досадные проблемы, ускоряет решение вопросов и приносит успокоение тем, кто ею пользуется, вне зависимости от пола. Иногда я подозреваю, что бабка у меня была не только черной, но еще и расисткой.

Беременность моей матери, судя по всему, было делом государственной важности, а японец — серьезным и весьма уважаемым человеком, ибо не думаю, что одного влияния моего дяди было бы достаточно для того, чтобы мы получили новое жилище. Дядя хлопотал о нем еще до всех этих событий. Он впервые в жизни о чем-то просил. И поверить не мог, когда ему наконец предоставили новую квартиру. Но он тут же вспомнил о беременности моей матери и о влиятельности японца, и впервые в своей жизни оказался во власти если не критики, то подозрения, что Революция может быть не совсем такой, в какую он свято верил: идеальной и справедливой.

Наше новое жилище было гораздо более просторным и солидным, оно располагалось ближе к набережной, в районе, где проживали писатели и всякие влиятельные люди. Люди, совершенно однозначно принадлежавшие к истеблишменту страны, если хотите, к официальной номенклатуре, а ведь известно, насколько важны в любом месте этого мира различные табели о рангах.

Революция лишила нас магии, однако не в полной мере, иначе моей бабке и архиепископу Гаваны было бы просто нечего делать. Ни один из ритуалов, которым посвящали себя та и другой, не был запрещен; официально они не поддерживались, но к ним относились весьма снисходительно. Одновременно Революция создавала и поддерживала свои собственные ритуалы, собственные святыни и свою теогонию. Было очевидно, что от таких, как я, ждут великих свершений. Мой донос на ироничного преподавателя, гибкий ум и аналитические способности, которые я при этом продемонстрировал, а также влияние моего дяди помогут мне никого не разочаровать. В награду за мою правоверность я вскоре отправлюсь в далекие края Великой советской матери нашей Революции. И это будет первый шаг на моем пути к успеху. Будущее улыбалось мне.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

С того времени, как мне объявили о моей поездке в Москву, и до момента посадки в самолет прошло не так уж много времени. Когда мне сообщили о предстоящем путешествии, монотонное течение последовавших за сим приятным известием дней показалось мне медленным и невыносимо утомительным. К тому времени моя детская несгибаемая ортодоксальность стала постепенно рассеиваться, она то появлялась, то исчезала, стала непостоянной, преходящей; этого оказалось достаточно, чтобы осознать, что мне не очень-то хочется к ней возвращаться. Иными словами, я начал постепенно разочаровываться в системе идей, в которой прежде находил опору и поддержку. При этом я ощущал нечто похожее на осенний листопад, обнажение деревьев, угрожавшее выставить все мои срамные места на всеобщее обозрение.

Эти бесстыдные сеансы, происходившие в глубине моего существа, следовали один за другим гораздо чаще, чем можно было ожидать, и, похоже, прекращаться не собирались. Меня спасло лишь то, что мне хватило ума никому об этом не рассказывать. О, если бы я это сделал, моя жизнь могла бы стать совсем иной, непредсказуемой! Я уже начинал замечать, что у волка Революции ослиные уши, но все еще забавлялся тем, что гладил его по спине. Как бы то ни было, должен признать, что в те дни возможность поездки в Москву представлялась мне настоящим путешествием в рай. Я тешил себя надеждой, что там совсем другая жизнь.

С тех пор, как, несмотря на мою бабку-гадалку и положение незаконнорожденного, меня сделали серьезным кандидатом на место в партийной элите, я не переставал получать всевозможные инструкции. Все постоянно и беспрерывно указывали мне, что я должен делать. Каждый считал себя вправе ознакомить меня с какой-нибудь прописной истиной или поведать об одном из принципов, которые принято называть фундаментальными. Впрочем, я очень скоро понял, что, бесконечно все это повторяя, они всего-навсего пытаются укрепиться в незыблемости своих собственных истин и принципов; таким образом они стараются скрыть свои собственные колебания, умолчать о своих самых потаенных сомнениях и вполне обоснованных страхах, и все это для того, чтобы продемонстрировать свою правоверность, выставить напоказ убежденность и веру, которые давно их уже покинули. Избыток информации неизбежно приводит к критике кажущихся прописными истин. Именно это и произошло со мной: избыток информации. Все слишком прекрасно, чтобы быть правдой.