Лукреция с Воробьевых гор - [29]

От всего этого у меня голова пошла кругом. Мне бы еще полгода на размышления.

И к свадьбе нужно готовиться, и платья подвенечного у меня нет.

Но обо всех этих мелочах я забывала, когда мы стояли, обнявшись, у окна и смотрели на парк, такой темный, загадочный и мрачный. Когда он целовал меня и шептал на ухо, что уже сегодня я могу остаться здесь, незачем уходить, все равно мы почти муж и жена, осталась только небольшая формальность, а на небесах мы уже муж и жена. И в эти минуты я тоже верила, что на небесах на наш счет все давно решено, и наши души как две половинки, и нет у меня человека ближе и роднее.

В тот вечер я вернулась к Аське в нашу комнатку, ставшую вдруг такой чужой. Меня тянуло к Измайловскому парку. Я уже и дня не могла прожить без своего «монголотатарского ига», так я прозвала Иноземцева. Он тоже придумывал мне смешные прозвища, мы дурачились и хохотали как сумасшедшие.

Через два дня подали заявление в ЗАГС, Игорь подарил мне кольцо, а Аська чуть не грохнулась в обморок от этой новости. Она все еще не верила. Отныне между нами выросла глухая перегородка. Аська любила чужие несчастья и бросалась на помощь. Жалеть попавших в беду, выручать — это была ее стезя. Но она на дух не выносила тех, кому везло в жизни. Наверное, это была разновидность зависти, которой она меня долгие годы истязала.

Но до Аськи ли мне было в те дни! Я забыла об учебе, о родных, об осторожности и благоразумии да и о самой жизни. Жизнь для меня — это будни, размеренное существование и терпеливое выполнение ежедневных обязанностей.

А я была влюблена, причем не слегка, а слишком, через край. Именно тогда наступил пик этой любви, за которым должен был последовать спад, медовый месяц или умопомрачение. Да, я не раз в своей жизни становилась свидетельницей того, как от неразделенной любви у моих знакомых ехала крыша.

Но меня судьба обошла этим испытанием. У нас с Иноземцевым наступил медовый месяц. Чему суждено было случиться, то и случилось. Однажды ночью я не вернулась в свою башню. Аське сказала, что уехала домой. И кажется, она поверила. А потом мне стало совершенно безразлично, верила она мне или нет.

На факультете мы с Игорем не появлялись по два-три дня. Вставали поздно, и он приносил мне в постель чашку кофе. Единственное, что он умел готовить. Сколько я ни билась, не смогла научить его хотя бы жарить картошку или разогревать полуфабрикаты.

Не помню, чтобы мы что-то ели, кроме черного хлеба с постным маслом, иногда бутербродов. И есть не хотелось. Кофе пили ведрами. Удивляюсь, как я не заболела, не сгорела дотла в этом пожаре.

По квартире я бродила в старом Люсином пляжном платье, эдакой хламиде, которая очень нравилась Игорю. Но еще больше ему нравилась туника из махрового полотенца. Он сам завязывал мне толстый узел на плече и распускал волосы. Пока я в таком виде жевала на кухне черный хлеб, запивая его кофе, он сидел напротив и смотрел на меня неотрывно, словно хотел насмотреться впрок.

Если Игорь отлучался по делам и я оставалась одна, то обычно сидела у окна, глядя на заснеженный парк, и ни о чем не думала. То, что меня переполняло, можно было назвать ощущением полноты бытия. И разве могли с ним тягаться угрызения совести или тревоги по поводу экзаменов?

Я носила на пальце кольцо и готовилась к свадьбе. Общественное мнение меня не волновало. И только молчаливое осуждение одного человека могло заставить меня покраснеть. Если бы отец узнал о моем неблагоразумном поведении, я, кажется, провалилась бы сквозь землю от стыда.

Что касается экзаменов. Как только мы поселились вместе на «Измайловской», я перестала быть добросовестной студенткой. Учеба отошла куда-то на третий, четвертый, на самый задний план. Как говаривала Аська: личнуха заела. Я окунулась в личнуху с головой, в свою личную, любовную, семейную жизнь. Сначала была возлюбленной, потом хорошей, заботливой женой, готовила мужу обеды, стирала, гладила. К тому же ходила каждый день на службу.

В ту зимнюю сессию я не сдавала зачеты и экзамены, а с натугой спихивала их. Появились тройки и хвосты. Хвосты я продолжала сдавать в феврале и марте. Игорь мне помогал. У меня были свои планы на будущее: работа в каком-нибудь женском журнале, если повезет. Можно было попробовать себя в журналистике. Я писала стихи и мечтала показать их одному поэту, возглавившему литературную студию у нас в Малаховке. Со всем этим было разом покончено на много лет. Я долго жила только ради Игоря.

Наш медовый месяц длился очень долго, почти год, включая те два месяца до свадьбы, которые мы прожили в Измайлове. Именно в эти дни Игорь неузнаваемо изменился. Такого Игоря мне уже больше не довелось видеть. Сам он как-то изрек, глядя на себя в зеркало:

— Я, кажется, здорово поглупел. Раньше замечал, как другие глупеют, влюбившись, но думал, меня это не коснется.

— Значит, тебе полезно поглупеть. Таким ты мне больше нравишься, — утешила я его. — Ты как будто смягчился душой, опростился.

Главное — он вдруг заговорил. Те слова, которые казались ему такими избитыми и затасканными, полились рекой. Очень долго я не слышала о том, как ему необходима. Только — «люблю, обожаю, схожу с ума». Каждый день я получала маленькие и большие подарки: кусочек душистого мыла, шарфик, колготки, цветы и другие мелочи. Может быть, сегодня эти подарки кому-то покажутся смешными и убогими. Тем, кто забыл, что в то время мыло и стиральный порошок выдавались по талонам и за всякой ерундой тут же выстраивались длинные очереди.