Лукреция с Воробьевых гор - [25]

— Сначала недоумевал, почему он от нас не ушел. Ведь семьи у нас нет и никогда не было. Потом понял: семья ему и не нужна. Он не знает, что это такое, — с желчью завершил он краткую и недоброжелательную характеристику предков.

Была еще тетка — старая дева, о которой он говорил совсем по-другому. С теткой Игорь с детства дружил и жалел, что не она досталась ему в матери. Вскоре я стала постигать тонкости взаимоотношений в этом семействе. Тетка конечно же недолюбливала Полину Сергеевну. Полина платила ей той же монетой. В общем, обычная ситуация. Раньше я думала, что только нам, Игумновым, не слишком повезло, а в других семьях все складывается благополучно. Но Игорь мне признался:

— Читал твои письма и завидовал. Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло. В вашей семье есть особый дух. Ты к нему давно привыкла и не чувствуешь. А я, бездомный, сразу уловил. Тепло, забота, любовь. А я вхожу в нашу огромную пыльную квартиру и ежусь: температура на два-три градуса ниже, чем на улице. Стужа!

Так я заочно познакомилась с семьей Игоря. Признаюсь, это знакомство не только не приободрило меня, но привело в еще большее замешательство.

В первом признании моего милого друга так и не прозвучало слово «люблю». Игорь его терпеть не мог. Он часто повторял: «нужна» — и объяснял, как именно и почему я ему нужна. Мне это казалось вполне понятным и разумным.

Есть слова, которые так поистрепались от частого употребления, что потеряли всякую ценность. Конечно, Игорь говорил мне и это слово, но всего два-три раза и в особые минуты, или интимные, или торжественные. Обычно он подбирал синонимы, более обыденные и правдоподобные.

Какая это была счастливая осень! Долгая, теплая и очень красочная. Я помню поляны, усеянные багровыми и золотыми кленовыми листьями. Такими огромными, что одного листа хватило бы на маленькую шляпку с пером. В моей памяти от той поры остались самые яркие дни. А ведь на мою долю выпали и серые будни, из которых невозможно вычленить ни одного мгновения, счастливого или несчастливого.

Часто мы сидели на своей укромной скамейке в густом кустарнике, откуда виднелся только краешек фонтана и дорожка с редкими прохожими.

— Твои письма из деревни сначала вселили в меня такую бодрость, потом привели к грустным выводам, — задумчиво говорил Игорь, наблюдая за суетившейся у наших ног парой голубей. — Я отщепенец, барич, представления не имеющий, как живут люди. Представить себе народ мне так же трудно, как и бесконечность. А оказывается, это просто, достаточно прожить в каком-нибудь российском городке несколько недель.

— Это верно, — согласилась я. — Мне трудно тебя понять. Никогда не чувствовала себя отщепенкой, потому что я сама народ и всегда жила и буду жить вместе с ним.

— Это мне в тебе и дорого! — Игорь даже оживился, обнял меня за плечи и шутливо боднул своим сократовским лбом. — Ты словно из пены родилась, Ло! Такая органичная, неподдельная, без тени фальши, житейской хитрости. Ты как будто связала меня с жизнью, до тебя я существовал в резервации.

— Ты об этом думал все лето? — улыбнулась я.

— И об этом тоже, — строго и серьезно отвечал он, давая понять, что даже невинные шутки здесь неуместны. — О том, что я встретил НЕОБХОДИМОГО мне человека, незаменимого. Понимаешь?

И он, сокрушенно вздохнув, заговорил о том, сколько времени и сил потратил впустую на совершенно ненужных людей. Зачем?

— Действительно, зачем? — согласилась я. — Но виной всему твоя общительность. Ты всегда окружен людьми. Я думала, ты не выносишь одиночества и прекрасно чувствуешь себя в толпе.

На самом деле я немного ревновала его к многочисленным друзьям. Но и сама была жадной на людей. Я бросалась в новые знакомства как в омут, с головой. Искала интересных встреч, необыкновенной дружбы навек.

При ближайшем рассмотрении знакомые оказывались довольно заурядными, дружбы быстро распадались. Где-то после второго курса эта жадность исчезла. Я уже не ждала от новых знакомых многого, стала осторожней и сдержанней, дружбу с ходу не предлагала.

— К старости я стану совершенным анахоретом, — размышлял Игорь. — Буду довольствоваться обществом двух-трех самых близких друзей. Уже сейчас ты заменила мне добрый десяток приятелей. Мне даже с Сержем порой скучно…

— Ну, это скоро пройдет, — не поверила я. — И вообще, мы с тобой, кажется, говорили об одном и том же, но разными словами. Я всегда искала созвучных себе людей. Так же, как ты — нужных. Наверное, это одно и то же.

Так мы сидели рядышком, взявшись за руки, и мудрствовали, пока не наступили сумерки. Игорь терпеливо объяснял мне, что созвучных людей немало, хотя бы одной струной, незаменимых — единицы. Мне не очень нравилось это определение. Как-то меркантильно, по-советски оно звучало.

Наверное, он просто дожидался темноты. В темноте легче говорить такие вещи. И когда вдоль аллеи зажглись фонари, а в фонтан вместо воды налили дегтя, Игорь вдруг сказал:

— Все лето я не только философствовал и размышлял о бытии и сознании. Я думал о нас с тобой, Лукреция. И решил, что мы вполне могли бы пожениться после зимней сессии.

Я пережила легкий шок, с трудом сделала вдох и уняла сердцебиение. Как самая заурядная барышня, я мечтала, что мне когда-нибудь сделает предложение человек, за которого я хотела бы выйти замуж. Но от Игоря я вовсе не ждала так скоро подобного предложения. Да и преподнес он его несколько нетрадиционно.