Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - [150]

И он повернул лицо так, чтобы отец увидел свежую царапину на его скуле возле виска.

– Если моих слов тебе недостаточно, вот доказательство. – Чезаре снял с пояса стрелу и отдал папе. – На наконечнике герцогское клеймо. Уверен, если твои люди проверят комнату, то найдут там колчан, а в нем недосчитаются этой стрелы.

Александр пришел в ужас. Пусть история казалась невероятной, но Чезаре рассказывал ее с таким чувством, да к тому же привел доказательства. Чуть позже он позвал охрану, и они нашли прислоненный к стене у окна арбалет. Докторов и слуг опросили, как долго он там стоял, а когда заглянули в колчан, то и впрямь недосчитались одной стрелы. Вот только никто не знал, когда она пропала.

– Не отрицаю, у него были причины ненавидеть меня, отец. Я тоже не питал к нему симпатии. Это был вопрос выживания: либо он, либо я. Дом Арагонов был бы счастлив, умри я. Но я солдат и имею право защищаться, когда мне угрожают. – Чезаре пал перед папой на колени. – Если бы ты знал, если бы участвовал в этом, то на тебя тоже легла бы часть вины. А так его смерть лишь на моей совести. Если своим поступком я запятнал тебя, то прошу меня простить.

Александр положил руку на голову сыну. Что он сейчас чувствовал? Сомневался ли в словах сына? Разумеется. Но если и так, это были мимолетные мысли. Горячая кровь, жажда мести, невероятная сила, вдруг обнаружившаяся у раненого, но молодого и атлетически сложенного человека, которого обуяли страх и желание отомстить. Если кто-то захочет поверить, для него это прозвучит достаточно правдоподобно. А если в самом деле смерть подобралась так близко к его любимому сыну, этому чудесному юноше, который уже прославил свою семью и, несомненно, еще больше возвеличит ее в будущем? Он мог потерять его! Пресвятая Дева Мария, чего стоит смерть Альфонсо, этого, можно сказать, изменника, ведь всем известна его преданность Неаполю, по сравнению с потерей собственного сына!

За дверью, где-то в недрах дворца, раздались приглушенные рыдания. Папа поднял Чезаре с колен.

– Давай же, обними меня. Это был жестокий поступок, но ты честно признался в нем. Осталось лишь покаяться перед Богом. Я дарую тебе свое прощение. Однако ты должен успокоить сестру. Ведь ее утрата – самая тяжелая.

* * *

Возможно, если бы Чезаре повторил свою версию событий другим с тем же огнем в глазах, он нашел бы больше желающих проглотить ложь. Но, убедив отца, он решил, что еще слишком многое нужно сделать для будущего, чтобы тратить время на копания в прошлом. Пока он собирал новую армию, подробности этой истории – арбалет у окна, сад, попытка убийства – понемногу просочились наружу, как и следовало ожидать. Вместо того чтобы сыграть ему на руку, произошедшее лишь утвердило людей в том, что ради достижения цели герцог Валентино готов на все. Они припомнили другой случай преждевременной смерти: еще один молодой человек был жестоко убит в расцвете сил, что тоже оказалось выгодно Чезаре Борджиа. То, что когда-то было пустыми слухами, теперь выглядело весомым фактом. Его репутация из сомнительной превратилась в отвратительную, а осуждение окружающих сменилось страхом. Впрочем, спать хуже он от этого не стал.

Но Лукреция… Лукреция – другое дело.

Он пришел к ней на следующий день после убийства. В Ватикане и Санта-Мария-ин-Портико по-прежнему царил хаос, и когда он появился (как и повсюду на протяжении многих последующих дней), его сопровождала сотня вооруженных солдат – актеров, разыгрывающих сфабрикованный им сценарий заговора против самого себя.

Их проводили в приемную, где они неловко застыли, взрослые мужчины, вынужденные слушать женские стенания, не смолкавшие ни на минуту с тех пор, как сутки назад умер герцог. Можно было различить даже сердитый плач малыша Родриго, в чью спокойную, упорядоченную жизнь ворвался кошмар.

Плач – и ребенка, и женщин – становился громче, наконец дверь открылась, и вошла Лукреция. С ней рядом шагали женщины, семь, может, восемь, растрепанные и зареванные. На руках у нее извивался орущий младенец. Шум стал невыносимым – солдаты, не боявшиеся грохота канонады, явно занервничали.

– Тихо, тихо, милый. – Лукреция была так занята ребенком, что едва взглянула на брата. – Тихо, не плачь.

Однако Родриго и не собирался успокаиваться, поэтому она передала его няне, а та крепко спеленала и унесла из комнаты. Наконец Лукреция повернулась к Чезаре. На ней все еще была вчерашняя, запятнанная кровью одежда, лицо горело, припухшие глаза блестели от слез.

– Дорогая сестра. Я пришел… я пришел… – Он повысил голос, чтобы перекричать голосивших заупокойные молитвы женщин. Определенно, великий герцог Валентино не привык к такому проявлению эмоций. – Я хотел выразить свои соболезнования по поводу кончины твоего мужа.

– Думаешь, у тебя достаточно солдат для защиты?

– Против дома Борджиа готовился ужасный заговор. Слава Богу, опасность миновала, но надо быть начеку до тех пор, пока мы не отыщем зачинщика.

– Ах вот оно что! – В ее словах сквозил ледяной сарказм. Казалось, она может перестать плакать в любой момент, стоит лишь захотеть, но когда она заговорила вновь, голос ее дрожал. – И что же вы обнаружили?