Лукреция Борджа - [82]

Я не думаю, — говорит Кастильоне, — что где-либо еще можно вкусить сладость общения с такими возвышенными душами; казалось, что всех нас связывает друг с другом цепь любви, и связывает так крепко, что даже между братьями нет большего согласия и сердечной привязанности, что существуют между нами. Так же и с дамами: общение с ними было необыкновенно свободно и совершенно пристойно, поскольку каждый волен был подсаживаться к кому хотел, и говорить, смеяться, шутить с тем, с кем ему было угодно. Однако именно то, что мы были свободны, само по себе сдерживало нас, так велико было уважение к герцогине. Для каждого самой большой радостью в мире было понравиться ей и самым большим несчастьем — вызвать у нее неприязнь³.

На дочь Александра VI произвели такое впечатление «музыка и веселье, царившие в этом доме, который можно было назвать прибежищем радости», что впоследствии она задастся целью воссоздать в Ферраре ту же картину повседневной жизни и ввести в обиход тот же непринужденный и жизнерадостный, всегда благожелательный тон общения, какой был в Урбино. До сих пор Лукреция не встречала таких людей. Эти двое — натуры исключительные, они закалились в жизненных испытаниях и были необыкновенно внимательны друг к другу.

Когда в 1488 году в семнадцать лет Гвидубальдо женился на Элизабетте, он правил настоящей Аркадией. Казалось, жизнь улыбается молодой, красивой и благородной паре, однако девять лет спустя после его возвращения из плена все рухнуло. Герцог страдал импотенцией и был поражен подагрой, которая не только изуродовала «одно из самых прекрасных тел в мире», но и парализовала его. Это вынудило Гвидубальдо оставить пост кондотьера и постоянно жить возле супруги, начавшей собирать при их дворе круг гуманистов.

20 января путешественники тронулись в путь к Пезаро. Герцогиня Феррарская испытывала определенные опасения, вступая на территорию своего первого королевства. Она знала, что Джованни Сфорца по-прежнему кипел при одном воспоминании о ней и о Чезаре, его изгнавшем. Сидя в закрытых парчово-золотых носилках, она старалась скрыть свои чувства, как того требовали обстоятельства. Однако когда возле городских ворот сотня ребятишек в одежде цветов Валентинуа, размахивая оливковыми ветвями, закричала: «Duchessa, duchessa!»[33], она не смогла удержать улыбку. В эту ночь она не показывалась на публике. Ее разумное поведение было продиктовано стремлением соблюсти приличия и избежать кривотолков, и вот что Поцци сообщает герцогу Эркуле 22 января: «Она все время находилась в своей комнате, чтобы заняться уходом за своим лицом и из естественной склонности к уединению и покою».

На следующий день по живописной дороге, протянувшейся вдоль Адриатического моря, кавалькада направилась к Римини, городу, лишь недавно подчинившемуся Чезаре. Его последний правитель Пандольфо Малатеста, презираемый своими подданными и свергнутый с престола герцогом Валентинуа, трижды тщетно пытался его отвоевать. Лукрецию с ее свитой разместили во дворце Сиджизмондо Малатесты, где в ее честь были устроены торжества. Феррарцы, знавшие толк в элегантности, отметили ее платье из черного бархата, с вышивкой в форме стрел, составлявших буквы X. Под грудью платье было повязано поясом из белого шелка. В своей депеше, адресованной сестре Изабелле, дон Ферранте посвящает этому изысканному туалету лирический комментарий. Даже шуты в тот вечер танцевали бранль с криками: «Восхищайтесь благородной дамой, как она красива, как она дивно танцует, любуйтесь величием Борджа!»

Но вскоре до маленького странствующего двора донеслись очень тревожные слухи. Говорили, что Джанбаттиста Караччоло, капитан Венецианской республики, хочет отомстить Чезаре за то, что тот похитил его супругу Доротею. Он намеревается, в свою очередь, похитить сестру виновника его бед. Горожане, в окружении солдат гарнизона, запасаются оружием и направляются проверить порты Червиа и Католика. Они не замечают ничего необычного, все вокруг кажется спокойным. Однако, несмотря на то, что люди Чезаре железной рукой наводят порядок в Романье, известно, что дороги наводнены бандами разбойников. Поэтому 23 января дон Ферранте уточняет в письме к своему отцу, что отныне под видом почетного эскорта герцогиню д'Эсте будут сопровождать тысяча пехотинцев и сто пятьдесят всадников.

Два дня спустя кортеж прибыл в Форли по старинной виа Эмилиа, затем — в Фаэнцу и Имолу. По договоренности с герцогиней Урбинской Лукреция решила провести там один день, чтобы «не приехать в Феррару разбитой и усталой, чтобы вымыть голову, чего она не могла сделать уже целую неделю», — сообщает Ферранте герцогу Эркуле.

Заверяя свекра в своей покорности, Лукреция объясняет ему причины остановки и говорит, что перенос ее торжественного въезда на 2 февраля — праздник Сретения Господня — позволит ей начать новую жизнь под покровительством Пресвятой Девы. Эркуле д'Эсте остается лишь согласиться с такими доводами.

Несмотря на бесконечные снегопады, постоянно затрудняющие передвижение, кавалькада вновь трогается с места и направляется в сторону Болоньи. Для рода Бентивольо, здешних правителей, которые имели неосторожность присоединиться к противникам Ватикана, альянс Борджа и д'Эсте — суровое предостережение. Далеко идущие планы Святого престола и опасные сети, которые Чезаре расставляет в Романье, тревожат их. Однако вслед за Монтефельтро они не жалеют средств, чтобы роскошно и пышно принять Лукрецию. 28 января болонцы держали в руках не аркебузы, а оливковые ветви. У ворот Стефано засвидетельствовал свое почтение герцогине Джованни Бентивольо. Крепостные стены остались позади, и она въехала в город, настоящий лес из башен, символ соперничества аристократических семейств, озабоченных своими престижем и безопасностью.