Луис Альберто - [49]

– Марианна! Вы прочитали мои мысли! Именно это я имела в виду, когда говорила, что есть ещё искра надежды спасти моего мальчика. Однажды я попробовала сказать об этом моему мужу, но он и слушать не захотел. Он не верит в знахарей и гадалок, как он их называет.

– А я знаю случаи и даже могу показать вам людей, которых в прямом смысле слова поставили на ноги, вернули к жизни не знаменитые врачи и профессора, а эти самые знахари и гадалки. Нет, ваш муж не прав, если отвергает такую возможность. Конечно, он специалист я не могу даже равняться с ним, но ведь и большие специалисты ошибаются.

– Наибольшая трудность для меня – это заставить самого Джавахарлала куда-то пойти, с кем-то встретиться. Но с вашей помощью мне, я уверена, это удастся. Сейчас мы накопили денег, и муж собирается везти его в Америку, чтобы показать там каким-то знаменитым психиатрам. Джаву он сказал, что они поедут навестить сестру, и он согласился. Если эта последняя попытка, как и все эти годы, закончится неудачей, я поступлю, как считаю нужным, и никто меня не остановит!… Пойдёмте, Марианна, вам надо отдохнуть, хорошо выспаться. Я покажу вам вашу спальню.

– Так не хочется с вами расставаться, – прошептала Марианна, повинуясь и идя за хозяйкой дома.

Войдя в дом, Тангам на минуту остановилась:

– Не зайти ли нам на минуту, на кухню, перекусить?

Марианна охотно согласилась: индийская еда такая вкусная!

Кухня оказалась огромной, ярко освещённой комнатой, сверкающей кафелем и чистотой. Огромные холодильники были встроены в стены, никелем и белизной сверкал посудомоечный шкаф. У стола возились две женщины – старая и молодая. Тангам подошла к старой – это была высокая, худая негритянка – и нежно обняла её:

– Это наша няня, наша Парвати, она выходила обоих наших детей, боюсь, что мои детки любят её больше, чем меня, их родную маму! Да они и называют её «мамми», правда, Парвати?

– Конечно, правда! – отозвалась весёлым басом африканка. – Вы всегда говорите только правду, как на исповеди! Ха-ха!

Видно было, что Парвати была настоящей правительницей в доме аптекарей и что Тангам её слушается и даже побаивается.

– Ширли! А ну-ка, покорми наших барышень! – приказала она молоденькой негритяночке, такой же тоненькой и высокой, как и сама Парвати.

Через мгновение на столе оказались хрустящая бумажная скатерть, тарелки и вазы, полные дивной снеди. Стеклянная миска с горячим рисом дымилась посреди стола, вокруг, как по мановению волшебной палочки появились гуляш и разные острые приправы, свежие овощи, нарезанные крупно и мелко, в остром соусе и просто слегка посоленные. Марианна едва успела вымыть руки, но услышала, как Парвати ругает Ширли за… медлительность. А Тангам засмеялась:

– Ну, Парвати, когда же ты кого-то похвалишь? Ширли у тебя и так летает, как птица!

– И пусть летает! Не будет страдать от излишнего веса! А вы ешьте, ешьте, не разговаривайте, да и гостью свою угощайте. – Говоря это, Парвати положила на большую тарелку рис, полила его соусом, аккуратно уложила сверху несколько кусочков мяса, много овощей, да так красиво, перемежая красный перец с зелёным салатом, поставила на поднос банки с соком и минеральной водой, покрыла всё цветными бумажными салфетками и быстро вышла из кухни.

– Понесла ужин Джавахарлалу, – с грустной улыбкой сказала Тангам. – Любит его, как сына… Парвати! Что бы я делала без неё! Она и меня выходила, когда все эти несчастья обрушились на нашу семью.

Красивые настенные часы в виде голубой фарфоровой тарелки пробили одиннадцать. В кухню вбежала раскрасневшаяся Ширли с большим подносом в руках. Поднос сиял и блестел.

– Вот, чистила его песком во дворе, а то Парвати всё пилила меня, что он грязный.

– Мало тебя пилить, – сказала Парвати, входя, – только и дела, что включить телевизор и вертеться под музыку!

– И ещё варить, стирать, убирать, таскать, покупать, бегать, подавать, приносить, уносить! – затараторила с деланной обидой бойкая девчонка, повисая на шее у грозной старухи. – Ругает меня, что я верчусь под музыку, а сама? А?… Что? Ну?

– Наша Парвати в молодости была танцовщией, выступала во дворце самого Нкваме Нкруме! – с нескрываемой гордостью сообщила Тангам, но Парвати недовольно прервала её:

– Что это вы говорите обо мне, как будто меня здесь нет? Я ещё, слава Богу, не умерла, хотя давно пора бы. Вот вам хворост, – проворчала она, ставя на стол какие-то немыслимые поджаренные загогулины,– выпейте чаю, и спать! Всем уже постелено. Обе ванны приготовлены, для вас и для вас.

– Вот так она нас мучает, – заулыбалась Тангам. – Уж не даст минутки лишней поболтать.

– Вам только дай волю, вы проболтаете до утра. Две такие сеньоры двадцать пять лет просидели в тюрьме в одной камере. А когда их обеих выпустили, они ещё простояли два часа у тюремных ворот, разговаривая… А теперь – спать, спать. Вставайте, сеньориты, заканчивайте ужин, посидели – и хватит. И ты, егоза, немедленно в постель! – прикрикнула она на Ширли, и вдруг запела своим красивым низким голосом: – «Девочки должны быть паиньки и примерно поступа-ать! Рано спать ложиться ба-аиньки, рано утречком встава-ать!»