Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои! - [32]

Для съемки на натуре сцены отплытия парусника мы отправляемся на берега Сены, в Мюро. Луи в этой сцене не занят. В отсутствие отцовского глаза я испытываю благодатное чувство раскованности. Мне кажется, что у меня выросли крылья, что меня взяли на этот фильм, как полноправного актера. Моя игра становится более естественной, я нахожу нужные интонации, не забывая, конечно, преподанные в предшествующие дни уроки. В первой сцене Мартина Келли грубо сталкивает меня в воду. Мостик яхты имеет в высоту четыре метра, и каскадер приготовился заменить меня на общем плане. Но, вспомнив о своих крыльях, я уверяю Жана Жиро, что сам могу прыгнуть, и это вполне устраивает оператора.

«Мотор! Начали!» Мартина хватает меня за шиворот и толкает через бортовое ограждение парусника. Я с громким плеском падаю в Сену, погружаюсь на пять метров в воду, задев попутно плечом якорь соседнего судна. Поднятый на палубу, понимаю, что легко отделался несколькими синяками. Очень довольный собой, рассказываю об этом в тот же вечер отцу.

— Я очень рад, что сделал этот трюк! Мой прыжок их всех устроил: был снят один только дубль.

— Конечно, устроил! Сейчас же позвоню Жану и отругаю его!

— Но ничего ведь не случилось! У меня остался только синяк.

— Никогда так не рискуй. Это не твое дело. Профессиональные каскадеры часто погибают именно во время подобных простых трюков. Я запрещаю тебе так поступать! Сейчас услышишь, как я его отделаю… Алло! Жан? Как ты мог допустить, чтобы Оливье заменил каскадера! Он мог разбить себе голову об этот окаянный якорь! Что?.. Мне наплевать, что он сам захотел! Просто удивительно, что никому не пришло в голову, как это опасно. Нет уж, думайте головой.

Подобные вспышки гнева, из-за которых он заслужил репутацию скандалиста, случались крайне редко, обычно они были связаны с мамой, братом или со мной. Он приходил в отчаяние, если его не понимали или когда сталкивался с отсутствием профессионализма, но в этих случаях замыкался в себе и не принимал никаких оправданий. Только в глазах его можно было прочесть невысказанный упрек, а это было еще хуже, чем если бы он наорал. Вспоминаю одну забавную сцену, хотя и забыл, когда это произошло. Во время съемок на студии «Булонь» он, внезапно прервав работу, на целый час уединился в своей гримерной.

— В чем дело, Луи?

— Раз вы не поняли, что именно меня раздражает, я ухожу!

Вернувшись на съемочную площадку внес ясность:

— Пока эта каланча в плаще будет на площадке, я не стану сниматься!

Речь шла о проникшем на съемку чужаке, приглашенном кем-то из техников без согласования с отцом и с сигарой во рту презрительно наблюдавшем за происходящим. Понимая, что не может нравиться всем, отец страдал от отсутствия уважения со стороны тех, кто приходил на него посмотреть из чистого любопытства.

— Они заходят на часок посмотреть на шута, чтобы затем вернуться к своим серьезным занятиям!

Отсутствие уважения к нему в повседневной жизни тоже выводило отца из себя. Он презирал всезнаек, полагающих, что талант — это простая сумма рабочих часов, которые и им позволили бы проявить себя, если бы только они получили такую возможность.

— В глазах этих весьма заурядных людей я неизменно читаю черную зависть, — говорил он.

В «Больших каникулах» были сцены, которые происходили в Англии, но мы их снимали в Ла-Бурбуле, в Центральном массиве, и на студии. Говорить по-английски, без малейшего труда прибегая к акценту, очень нравилось ему: ведь он играл героя, который в минуту праведного гнева забывает о правильном произношении. Зато в перерывах между дублями отец считал своим долгом произносить слова с почти безупречным британским акцентом. Он просил актера Ферди Майна помочь ему совершенствовать свой английский. Позднее, в Лондоне, он будет брать уроки.

Дружеские отношения, возникающие во время съемок, часто не имеют продолжения. Только старые друзья — супруги Дери приходили к нам в гости. Такие же теплые отношения и взаимное уважение существовали у него с Мишелем Галабрю и Клод Жансак. Они иногда перезванивались: до скорого, встретимся на следующей картине. Отец часто ссылался на них, когда говорил о своей профессии:

— У Галабрю большой талант. Это настоящий театральный гранд. Если он участвует в фильме, я подписываю контракт с закрытыми глазами. К тому же он хороший товарищ, и я всегда могу на него положиться.

О Клод он говорил:

— Мы очень забавляемся с Клод. Она все быстро схватывает. Нет надобности десять раз объяснять ей, что надо сделать, чтобы рассмешить зрителя.

Отец так уважал этих великих актеров, что почти робел перед ними. Он никогда бы не посмел вторгнуться в их личную жизнь, даже ради хорошей компании.

По окончании съемок отец продолжал трудиться: наблюдать за поведением людей и природой, которая так вдохновляла его. Все свои впечатления о людях, ситуациях, характерах, репликах он записывал в блокнот. Эти записи предназначались для будущего сценария, который так и не был написан. Превращая ситуации из повседневной жизни в комиксы или мультики, он неизменно находил комическую сторону в любом событии.

По возвращении в Париж Луи принимает живейшее участие в монтаже, стремясь убедиться, что не потерян ритм картины.