Луговая арфа - [8]

– Вот факты, Долли, – говорила она. – Две тысячи за заводик, Биллу Тэйтуму и четырем плотникам, работающим сейчас там за восемьдесят центов в час, семь тысяч долларов за оборудование, что я уже заказала, и это не говоря о том, каких денег стоит такой специалист, как Моррис Ритц… А почему?! Да все же ради тебя!

– Все для меня?! – вопрошала с некоторой грустью Долли. Я видел лишь движущуюся тень Долли. Она неслышно, медленно сновала из угла в угол комнаты. – Ты одной плоти со мной, и я люблю тебя, в глубине души я очень люблю тебя, и я хотела бы доказать тебе это, но отдать тебе то единственное, что я когда-либо имела, именно мое, не чье-нибудь, а мое, – и оно сразу станет безраздельно твоим. Пожалуйста, Верина, пойми меня! – Голос Долли задрожал. – Это единственная вещь в моей собственности.

Верина наконец включила свет.

– О чем ты говоришь, Долли?! – Голос Верины звучал непривычно горько и едко: – Все эти годы я работала как проклятая: чего я тебе недодала?! Этот дом, тот…

– Ты дала мне все… – мягко прервала ее Долли. – И Коллину, и Кэтрин, всем нам, но ты не даешь нам самостоятельно жить, принимать решения: мы лишь приятная декорация для тебя в этом доме, не так ли?

– Приятная декорация?! – отбрасывая шляпу, переспросила Верина. Она густо покраснела. – Ты и эта твоя бормочущая дура! Тебя, кстати, никогда не задевало то, что я никого никогда не приглашала в дом?! А все потому, что мне было стыдно за вас! Вспомни, что произошло сегодня!

Я слышал, как вздохнула Долли.

– Прости, Верина, – сказала она очень тихо. – Честно говоря, я всегда считала, что в этом доме есть место и для нас, что мы хоть чуточку нужны тебе. Но теперь все ясно, Верина. Мы уходим…

Теперь вздохнула Верина:

– Бедная Долли, бедняжка! Ну и куда же ты уйдешь?

Ответ пришел после совсем недолгих раздумий, едва слышный, как шелест крыльев моли:

– Я знаю место.

Позже, когда я уже был в постели и ждал, чтобы пришла Долли и как всегда поцеловала меня на ночь, я думал о ветре. Моя комната находилась в дальнем углу дома, за гостиной, а когда-то в ней проживал сам Юрая Тальбо, и после того как Верина привезла его с фамильной фермы, здесь же он и встретил свою смерть, страдая старческим слабоумием, даже не осознавая, где он находится.

И даже спустя много лет запах застарелой мочи и табака все еще держался в матрасах, в платяном шкафу, и на полке в том шкафу хранилось то единственное, что он решил забрать с собой с фермы. Это был маленький желтый барабан: будучи еще подростком как раз моего возраста, он, барабанщик в полку Дикси, маршировал, стуча в этот барабан и исполняя бравые солдатские песни. Долли говорила, что еще когда она была девочкой, ей нравилось просыпаться по утрам, зимой, под пение своего отца, деловито снующего по дому, разжигающего печь, а потом ей приходилось слышать эти песни и после его смерти – на лугу с индейской травой. Но Кэтрин возражала в такие моменты: нет, это ветер, говорила она, на что Долли отвечала, что ветер – это мы: он собирает, хранит наши голоса, а затем, спустя какое-то время, играет ими, посылая их сквозь листья деревьев и луговые травы, – клянусь, я слышала пение папы, говорила она.

В такую ночь, думал я, лежа в кровати в тот сентябрьский вечер, осенний ветер наверняка шелестит по уже красной траве того луга, взывая к жизни голоса давно ушедших, и среди тех голосов, наверное, был и голос того старика, в чьей кровати я сейчас лежал…

Так я и заснул с этими мыслями и проснулся от ощущения ее присутствия подле меня, но уже наступило утро, и утренний свет в окне начинал разгораться с такой яркостью, как начинают расцветать цветы по утрам, и где-то вдали голосили петухи.

– Тихо, Коллин, – прошептала Долли, наклоняясь надо мной. На ней были зимний шерстяной костюм и шляпа с вуалью, что как бы обволакивало ее лицо в тумане. – Я лишь хочу, чтобы ты знал, куда мы направляемся.

– На китайское дерево, – сказал я, и мне показалось, что все это происходит во сне.

Долли кивнула в знак согласия:

– Да, туда, на время, пока мы не придумаем что-нибудь… – Тут она увидела, как испуган и возбужден я, и провела своей рукой по моему лбу.

– Ты и Кэтрин?! А как же я?! – закричал я. – Вы не можете уйти без меня!

Пробили городские часы. Казалось, она только и ждала, когда пробьют часы, чтобы решиться на что-то важное. Пробило пять, и я мгновенно выскочил из кровати и стал одеваться. Долли смирилась:

– Только не забудь расческу.

Кэтрин встретила нас во дворе, она сгибалась под тяжестью большого клеенчатого свертка за ее плечами. Глаза ее были опухшими, должно быть, она плакала перед побегом, а Долли, непривычно спокойная в такой момент и уверенная в себе, сказала:

– Это неважно, Кэтрин, мы можем послать кого-нибудь за твоими рыбками, как только найдем подходящее место.

Наконец, мы тихо прошмыгнули под закрытыми окнами Верины, затем также неслышно проскользнули сквозь ворота. Какой-то пес облаял нас, но сама улица была пустынна и никто не видел, как мы прошествовали по всему городу, разве что нас мог видеть какой-нибудь страдающий от бессонницы бедолага из зарешеченных окон местной каталажки. Мы достигли луга с индейской травой как раз одновременно с солнцем. Вуаль Долли всколыхнулась от набежавшего легкого утреннего ветерка, и пара фазанов взмыла ввысь прямо перед нами. Китайское дерево представляло собой сентябрьскую чашу, переливающуюся золотистым и зеленым цветом.