Лучший друг девушки - [96]

– Ей пришлось это сделать, когда она заболела пневмонией.

– Когда это случилось? – вид у Роз был явно напуганный. Она все еще жила во Флоренции и ее визит в Лондон просто удачно совпал с данным семейным торжеством. Она ничего не знала об ухудшении здоровья матери, если не принимать в расчет того, о чем ей намекал Джеймз во время свадьбы Дианы. На что, со стыдом призналась она сама себе, она совершенно не обратила внимания.

– В прошлом году, они с Билли путешествовали на яхте Ниарчоса, когда у нее вдруг понялся сильный жар – температура подскочила до ста четырех, и она с трудом могла дышать. Вертолетом ее отправили в больницу в Сардинию, и там-то и обнаружили пневмонию. Билли свез туда врачей со всех концов света, но они только подтвердили ранее поставленный диагноз, тогда он привез ее в Лондон, и новая армия врачей занялась тщательным ее обследованием – рентген, анализ крови, ну и так далее, все, что полагается в таких случаях. Они посоветовали ей бросить курить. Как видишь, она не сделала этого. – Тони помолчала. – У нее какой-то странный, навязчивый кашель. Рентген ничего не выявил, а кашель все никак не проходит. Я предложила, чтобы ее осмотрел мой личный врач – он хоть и грубиян, но ему единственному я бы доверила свою жизнь. Но она отказывается. Говорит, что на ближайшее будущее с нее достаточно докторов. – Вторая пауза Тони была значительно длиннее первой. – У меня неприятное ощущение, что она весьма ошибается на этот счет.

Тони не отвела взгляда от потрясенной Роз.

– Ливи очень сильно похудела. Больше, чем она может себе позволить. О, она умеет здорово это скрыть – там, где дело касается выбора одежды, ей нет равных – но, по моим подсчетам, она уже потеряла около десяти фунтов, а так как речь идет о женщине, которая в течение тридцати лет не отклонялась в ту или иную сторону более чем на один фунт, такое не может не настораживать.

– Меня тоже, – откликнулась Роз.

– Тогда почему бы тебе не попытаться поговорить с ней?

Роз отрицательно покачала головой.

– Я последний человек, которого она станет слушать. Наши жизни слишком долго не соприкасались.

– Тем не менее она тобой очень интересуется – более того, проявляет прямо-таки поразительную заинтересованность. Когда из печати вышла твоя книга, она очень этим гордилась. Купила сразу сто экземпляров, чтобы дарить своим друзьям.

Роз ошеломленно поглядела на нее.

– Мне даже трудно себе представить, что моя мать может интересоваться искусством.

– Она всегда им интересовалась, – сказала Тони. – И даже немного рисовала.

Роз была поражена.

– Мама!

– Ты еще многого не знаешь о своей матери, – не без ехидства ответила тетка. – Мне кажется, вам обеим давно уже пора сесть рядком да поговорить ладком.

– Да мы вообще с ней толком никогда не говорили; первый раз это было, когда я высказала ей все, что думала о своем дебюте.

– Тогда почему бы не попытаться заполнить этот пробел? Мне кажется, ничего другого она так сильно не желает. Диана у нее все время под рукой, а Дэвид... Ладно, Бог с ними, скажем просто: она ужасно бы обрадовалась, если бы первый шаг сделала ты сама. Тебе это еще под силу. А вот способность твоей матери на эмоциональное проявление своих чувств уже давным-давно атрофировалась. – Тони в упор посмотрела на племянницу. – Она прекрасно сознает, что в своем норковом благополучии все эти годы живет в самой настоящей тюрьме, но она не из тех, кто будет рассказывать об этом каждому встречному и поперечному: нам с детства вбили, что свои проблемы мы должны решать сами. Вот уже несколько лет подряд, регулярно, дважды в неделю, твоя мать ходит на прием к психиатру, но так и не может избавиться от внутренних переживаний.

– К психиатру! – поразилась Роз. Дело действительно принимало критический оборот, если ее суперрациональная мать вынуждена была обратиться к помощи психиатра.

– Ей только и осталось: либо сойти с ума, либо найти хоть кого-нибудь, кто бы выслушал ее. А кто сделает это лучше других, если не тот, кому за это хорошо платят? У твоей матери никогда не было трудностей с наемной рабочей силой – трудности у нее возникают всякий раз, когда она имеет дело со своей плотью и кровью, своими детьми. И почему бы тебе первой не сделать шаг в ее направлении? Не слишком ли надолго затянулось ваше странное отчуждение?

– Тогда это казалось наилучшим выходом, чем постоянная грызня.

– Поверь мне, грызться она не станет. У нее для этого больше не осталось зубов.

Все еще ярко-голубые глаза Тони встретились с черными глазами Розалинды и застыли в долгом пронзительном взгляде, которым сказано было все. И Роз поняла.

– Да, – проговорила она наконец, – видимо, действительно настало время...

Внешне без видимой цели она начала потихоньку протискиваться сквозь толпу, то и дело останавливаясь, чтобы поболтать то со своей теткой Корделией и ее мужем, то со своими кузинами и их мужьями, то с людьми, которых не видела много лет, неизменно держа в поле зрения мать, пока, подойдя поближе, не заметила, что Тони уже держит ее на приколе. Роз только сейчас заметила, как сильно потускнело как бы изнутри излучаемое яркое сияние ее матери. Кожа ее обрела пергаментный оттенок, на скулах появился лихорадочный румянец, но не от возбуждения и не от искусно наложенных румян. Сами скулы скорее напоминали острые каменные выступы. В руке она держала длинный мундштук из слоновой кости, была невероятно шикарной в светлом чесучовом костюме, состоявшем из укороченного жакета, широкие лацканы которого были подбиты норкой под цвет игристого шампанского, элегантной прямой юбки и небольшого, точно подобранного по цвету, норкового же, лихо сдвинутого набекрень берета.