Лучший друг девушки - [6]

– А где остальные члены нашей очаровательной семейки?

– Джонни разговаривает по телефону с женой...

– У нее есть что-нибудь новенькое?

– Да нет, насколько мне известно.

Жена Джонни Рэндольфа-младшего вот-вот должна была родить двойню и потому на похоронах ее не было.

– Другая пара двойняшек где-то укрылась, скорее всего, висят на своих переносных телефонах, проверяя, все ли папочкины миллиарды на месте, а его светлость, Милорд, – так Роз назвала Билли после того, как он получил титул барона, – болтается где-нибудь в парке, общаясь с природой и с зятем, своим самым ревностным сторонником.

– Я бы сейчас с удовольствием выпил чашечку кофе, которым так славится Селестина... Все это шампанское... Кофе осталось?

– Пойди и спроси у Селестины. Она в бельевой.

Дэвид повернулся было, чтобы идти, затем снова обернулся, словно вспомнил, зачем приходил.

– Что это был за мужчина с бриллиантом в ухе?

– Его зовут Джулио Хернандес, он художник. Мама брала у него уроки живописи до того, как заболела.

– А-а...

И Дэвид отправился на поиски Селестины.

– А это что за новости! – с горечью воскликнула Диана. – С каких пор у мамы возникло желание стать художницей?

– Оно было у нее всю жизнь, – ответила Роз.

– Она мне ничего об этом не говорила.

Роз безразлично пожала плечами, отчего Диана снова покраснела.

– Пойду поищу папу и Брукса, – заносчиво объявила она, но все испортила, споткнувшись о дверной порожек. Вскинув руку, чтобы удержать равновесие, уронила на пол бокал. – Оп-ля-ля! – не чувствуя за собой никакой вины, воскликнула она. – Одной фамильной драгоценностью Рэндольфов меньше, но их здесь все равно навалом, правда? Папа говорит, что только те, кто не уверен в себе, стремятся выставить напоказ свое происхождение.

– Кому же, как не ему, знать это лучше других, – пробормотала Роз.

– Мне показалось, что сегодня на похоронах было достаточно леди и лордов, чтобы удовлетворить даже неуемную чванливость Рэндольфов. И все присутствовавшие – друзья моего папы.

– Все ли? – выразила сомнение Роз.

– Не важно, не станешь же ты отрицать, что публика собралась изысканнее не придумаешь! Все эти леди, лорды, сенаторы, конгрессмены, дядюшка Том Кобли и вся эта гоп-компания... – Диана глотнула еще шампанского.

Она отчаянно хотела напиться вдрызг, но так и не могла перейти какой-то незримый рубеж. Сколько бы вина она не пила, оно не усиливало, не уменьшало ее опьянения. – Мне всегда здесь не нравилось, оно и понятно, я ведь не Рэндольф, я Банкрофт, что особо подчеркивалось, когда еще была жива твоя дражайшая бабушка. Истинными Рэндольфами были только ты да Джонни, с вами здесь и носились как с писаной торбой. А меня и Дэвида, когда мама нас привозила сюда, она едва терпела, потому что у нее не было другого выбора.

– Она была старым человеком, которому трудно менять свои убеждения.

– Наверное, это относится и к маме. Иначе почему ей вдруг вздумалось быть похороненной здесь, рядом со своим первым мужем? У меня такое чувство, что ей захотелось вычеркнуть из памяти людей все годы, прожитые с папой.

– Не стану спорить, – пробормотала Роз. Ощутив на себе гневный взгляд единоутробной сестры и подняв глаза, Роз хладнокровно встретила его, и в который раз Диана почувствовала, как в ней вскипает затаенная ненависть. Как все ужасно несправедливо в жизни! Почему Роз, которая всегда с таким ожесточением выступала против их общей матери, и внешне напоминает ее, и разговаривает, как она, и так же изящна, стройна и элегантна? Ну почему, почему судьба наделила ее внешностью отца? Она ненавидела свои невыразительные светлые волосы и склонность к полноте – самую типичную, пожалуй, черту любого из Банкрофтов, но больше всего донимал ее маленький рост. Ей все время приходилось носить туфли на высоких каблуках, как и ее отцу, всю обувь которого снабжали специальными подошвами, чтобы увеличить его рост, иначе жена башней возвышалась бы над ним. А Роз, словно ходячий укор, тут как тут, и все у нее: и рост, и внешность, и еще что-то совершенно невыразимое, чего Диана, как ни старалась – Господи! как же она старалась! – так и не смогла достичь. О чем неоднократно напоминал ей драгоценный ее супруг. «Ублюдок! – с ненавистью подумала она, залпом осушая бокал. – Сейчас опять где-нибудь задницу лижет папочке, как и всегда».

Роз, снова склонив голову, внимательно считала серебряные столовые приборы. Диана же, выйдя из созерцания горестных душевных мук, предалась другой крайности, ключом к которой могла бы служить фраза: «Ну почему меня никто не любит». Избалованный ребенок на всю жизнь так и остается избалованным ребенком, подумала Роз, но, если Диана вылакает всю бутылку, беды не миновать.

В этот момент на кухне появился Джонни.

– Пока все без изменений, – сообщил он. – Была пара резких приступов боли, потом снова все стихло. Думаю, мне пора ехать. Хочу еще сегодня вечером попасть в Бостон. Я обещал приехать, и, если вдруг задержусь, мне устроят хорошую головомойку. К тому же многие ли папочки могут лично присутствовать при рождении двойни?!

Улыбка Роз была полна искренней любви. Как и его отец, Джонни-младший был милым, добродушным вертопрахом, но ему попалась умная и энергичная жена, истинная уроженка Бостона, заправлявшая всеми делами. Как отец его обожал спортивные автомобили, так и сын был помешан на морских судах, обладая в этой области незаурядным, от Бога данным талантом судостроителя, – он спроектировал яхту, которая, в чем он ни секунды не сомневался, поможет вернуть его стране Кубок Америки. На ее строительство уже ушло целое состояние, но, так так Долли Рэндольф сделала его основным своим наследником, он мог себе позволить новую яхту всякий раз, как подходил срок очередной кругосветки. Большой капитал был и у его жены.