— Вот спасибо, что ко мне заглянули, — заговорила она снова с кротостью, — я вас обоих люблю. Только зачем вы ко мне не приходили, когда мой муженек-то грабить меня собирался? Глядишь, он бы вас и побоялся!
Она тихо рассмеялась.
— Он у меня ведь страшный, — добавила она, — да сердитый, и я его боюсь! — внезапно она вздрогнула плечами. — Это не то что Андрюшенька иль вот хоть ты! Да вы ко мне почаще заглядывайте, — беспокойно шевельнула она ногами, — в моей светелке чисто и хорошо! Да что вы стоите-то, садитесь, будьте гостями. А слышали новость? Муженек-то мой миленький что надумал? Меня в новую веру обернуть хочет! Как же? Как ведь сердился-то, — усмехнулась она одними губами, — ну, да пожалуй, и ошибется. Я, ведь, пожалуй, и в подземелье уйду. Я ведь стойкая, и этому не бывать! Никогда не бывать, никогда! — повторяла она, лукаво грозя пальцем. Она умолкла.
Опалихин как-то весь дрогнул, сделал два шага, внезапно опустился перед нею на колени и беспорядочным жестом стал обнимать ее ноги.
Она протяжно и мягко заговорила над ним:
— Как ведь мне тебя жалко-то; как ведь жалко! Ох, как жалко!
Плечи Опалихина дрогнули. Отрывистое и короткое рыдание пронеслось в комнате. Кондарев быстро вышел; он торопливо прошел всем полутемным домом и в замешательстве остановился на крыльце. Сырая тьма дохнула в его разгоряченное лицо. Он повел глазами. Черное небо низко висело над землею. В поле неподвижной стеной стоял мрак. Веяло сыростью.
Кондарев вздрогнул; из дома поспешно вышел Опалихин.
Молча он прошел мимо Кондарева, остановился и сделал нерешительный жест.
— Ну? — спросил Кондарев, приподнимая голову.
— Я решил, — проговорил Опалихин, и опять замолчал с неопределенным жестом.
С крыши тяжко падали дождевые капли.
— Что решил? — спросил Кондарев.
Опалихин точно собрался с духом.
— С завтрашнего же дня, — твердо выговорил он, — я начну распродажу всего своего имущества…
— Ну? — опять выговорил Кондарев почти надменно.
— Продам именье и уеду отсюда навсегда… Это тебя удовлетворит? — спросил Опалихин.
Кондарев молчал.
— Ну, хоть простись со мной, — выговорил Опалихин просительно, протягивая руку, — ну, Андрей Дмитрич?
Кондарев по-прежнему молчал.
Протянув руку, Опалихин все еще ждал чего-то. Потом махнул рукою.
— Ну, как хочешь, — проговорил он грустно, и пошел прочь, сливаясь с окружающей тьмою.
Кондарев неподвижно стыл, припав к косяку.
Стал завывать, ветер…
