Лучший друг - [45]

Кондарев подумал: «А он все-то смеется. Ничего-то мальчик не знает!» Он сказал вслух:

— Чего ты все смеешься?.. Точно цыпленок!

Опалихин, не слушая его, продолжал:

— Я сейчас из лугов и хотел только переодеться и к тебе. Посоветоваться кое о чем. Недаром же я зову тебя лучшим другом.

— Этого не надо. Не надо, брат, — вяло и даже как будто ласково проговорил Кондарев, трогая его плечо.

— Чего? — с недоумением поднял на него глаза Опалихин. И вдруг, всмотревшись в его лицо, он изумленно воскликнул:

— Да что ж это тебя, братец, так перевернуло? Ведь на тебе лица нет!

— Да что ты? — устало усмехнулся Кондарев.

— Еще бы! — повторил Опалихин с участием. — На тебе просто лица нет. У тебя не припадки ли печени? — добавил он и замолчал.

Крупные дождевые капли запрыгали по Вершауту. Над лесом что-то протяжно загудело и сердито отрывисто рявкнуло. Волны зашипели, прибивая к берегу в порошок истертую пыль соломы и навоза, а кое-где трупики красных жучков.

Вокруг сильно потемнело.

— Куда ж мы, однако, идем? — спросил Опалихин. — Нас захлещет дождем. Он оглядел затянутую свинцовой сеткой дождя окрестность. — Сейчас мы как раз под Ложбининским садом, — продолжал он, слегка отворачивая лицо от ударов ветра, — и знаешь, что? Пойдем на обрыв в беседку и потолкуем?

Кондарев молча кивнул головою. Они полезли вверх по крутому скату, наклоняясь вперед и скользя ногами. Вокруг них резко свистел ветер и за их спинами кто-то негодующе ревел, бряцая железною цепью.

Дождь сразу полил как из ведра, точно наверху внезапно что-то порвалось.

— У-ф-ф, — отдувался Опалихин, вбегая в беседку, — однако, нас все-таки слегка вспрыснуло! — Он снял серую шляпу, стряхнул дождевые капли и, все еще тяжело дыша от быстрого бега по крутому скату, опустился в кресло.

Кондарев сел на стул у окна, у противоположной стены.

В беседке было темно; только большие и громоздкие подсвечники, изображавшие сатиров, мягко светились во мраке матовой бронзой. Сад гудел и шипел под дождем. Кондарев сидел у окна и во все глаза глядел на Опалихина. Он только сейчас заметил, что его лицо носило выражение сконфуженности. На Опалихине был синий домашний пиджак, голубая мягкая косоворотка и высокие полевые сапоги.

— Ну, что ты мне скажешь? — наконец спросил он Кондарева, сдвигая на затылок серую шляпу и вытягивая ноги.

— А ты мне что скажешь? — вопросом же отвечал

Кондарев, с любопытством рассматривая это новое выражение его лица.

— Мои дела очень плохи! — печально махнул рукою Опалихин. — Вся губерния, как один человек, считает меня за вора. — Он умолк.

Кондарев поймал в его глазах виноватое и угнетенное выражение и подумал: «Эге, да как тебя, братец, повернуло!» Опалихин продолжал:

— Вчера я был у нас в управе, и кое-кто при моем входе отвернулся к окну, чтобы не подавать мне руки. — Он сделал резкий жест, сердито и надменно рассмеялся и добавил:

— О, дуралеи! Отчет мой их удовлетворил и они все-таки верят сказке! Они тверды как скалы, и я начинаю терять почву!

— Да, это верно, — согласился с ним Кондарев, — вся губерния в один голос кричит: «Опалихин вор!»

— Да, — вздохнул Опалихин, — это, наконец, выше моих сил, и, знаешь, — продолжал он, — я хочу просить у тебя помощи… То есть, понимаешь ли…

Он смешался.

— Это у меня-то помощи? — перебил его Кондарев равнодушным тоном.

— Да, у тебя. А что? Окажи услугу, — продолжал он, — скажи кое-кому и вообще старайся пустить по уезду, что ты предлагал мне эти сорок пять тысяч взаймы, без расписки и без векселя. Ведь это же верно? Да? Так пусть же олухи сообразят, что мне много выгоднее было бы взять у тебя эти деньги взаймы без отдачи, чем прибегать к воровству. Пусть они пошевелят своими бараньими мозгами!

Опалихин умолк с резким жестом. Шум дождя врывался в беседку.

— Ты сделаешь это? — поднял он на Кондарева глаза, и тот снова увидел в них сконфуженное выражение.

— А как же «падающего толкни»? — внезапно спросил его Кондарев и уставил на его лице равнодушный взор. — Куда же мы с тобой в таком случае эту заповедь спрячем? Ведь ты теперь тоже падающий? — Он устало усмехнулся. — Или мы этот уставчик, — продолжал он, — для других падающих про запас оставим, а тебя обойдем? Да?

Он снова лениво усмехнулся. Его лицо странно белело во мраке. Опалихин глядел на него во все глаза.

— Ты что это, шутишь? — спросил он, наконец, и даже побледнел. — Если так, то это очень странная шутка, — добавил он.

— Шучу, — односложно буркнул Кондарев и, отвернувшись от него, стал глядеть в окно.

— Так ты сделаешь это для меня? — настойчиво повторил свой вопрос Опалихин.

— Сделаю.

Кондарев махнул головою.

Опалихин вздохнул. В беседке стало тихо. Порывы ветра со свистом набрасывались на ее стены, колебали крышей и улетали дальше к гудевшим вершинам. Дождь шумел по-прежнему.

— А знаешь, что? — внезапно заговорил Опалихин, как будто несколько оживившись. — Мне кажется, что я начинаю кое-что соображать.

— Ну? — лениво повернулся к нему Кондарев.

— Мне кажется, — продолжал Опалихин, — я начинаю догадываться, кто мог подсунуть в бандероль моей книги эти сорок пять тысяч.

— Кто? — равнодушно усмехнулся Кондарев.