Лучший друг - [30]

— Удастся ли нам, по крайней мере, хоть что-нибудь?

— Едва ли.

— Ну, что же, — вздохнул Кондарев, — потешим свою душеньку и умрем!

Он был уже совсем готов, однако, чего-то ему недоставало и он беспокойно ходил по комнате, ища глазами то, что ему было нужно. Мучительное волнение и тоска охватывали его.

И человек, разбудивший его, понял, что ему было нужно; откуда-то в его руках появился большой бронзовый подсвечник, изображавший сатира с факелом в руках. И он передал его Кондареву. Кондарев принял его, оглядел внимательно и даже попробовал на вес. Он остался доволен осмотром; подсвечник был тяжел как топор, и вполне мог заменить собою оружие. Однако он поставил его на пол, так как сейчас в нем еще не было необходимости; и тогда он подсел к человеку, подавшему ему оружие, и с мучительным волнением начал расспрашивать его о планах засады. Тот с странной жестикуляцией и беспокойным взором зашептал ему тревожным шепотом. Кондарев слушал внимательно и старался запомнить каждое слово. Человек шептал ему:

— Когда процессия войдет в темную и глухую улицу, они разделятся на две партии и будут поджидать ее на двух противоположных дворах. Здесь поперек улицы разостлана веревочная сеть и во мраке ее не увидит ни один глаз. И вот, когда Его поведут на пропятие, Он пойдет во главе толпы; они же будут в это время стоять наготове и дадут Ему миновать сеть; но едва лишь Он минует ее, они мгновенно вздернут сеть при помощи блоков и загородят Его от толпы. Тогда часть засады с других дворов поспешит к Нему и попробует спасти Его от ярости, чтобы Ему не пить вторично чаши, уже выпитой Им. А они бросятся навстречу ярости и попробуют задержать ее, чтобы дать тем, другим, возможность сохранить Его, как лучший свет мира. Им придется вступить в борьбу с яростью, и они будут злы и мстительны, и, принимая ее удары, они будут отвечать ей тем же, потому что они черные слуги Кротости, а как уберечь Кротость среди волков? И они сложат жизнь свою у той ограды, и, явившись на суд Истины, они скажут: Мы возлюбили Кротость и отдали во имя ее все, что имели: жизнь и сердце, горячее как пламень. Но, возлюбив одно, мы не могли не возненавидеть другое, и, возлюбив идеалы Кротости, мы возненавидели идеалы Зла.

Кондарев сидел и слушал, чувствуя озноб во всем теле, жутко содрогаясь и полный внимания; и вдруг он услышал протяжный гул, похожий на рев воды у плотины. Он прислушался в тревоге и понял, что час, к которому он так давно готовился, уже настал; и ему стало страшно и жутко, как затерянному в пустыне. Он огляделся, как бы ища помощи, но собеседник его куда-то исчез внезапно и незаметно. Кондарев опрометью бросился вон. Темнота улицы приняла его в себя, как волны моря. Он пустился бегом. Он бежал долго, с мученьем в сердце, темными, кривыми и узкими улицами странного города. Темные тучи стояли над городом, и пламя костров мерцало на них и в окнах домов, и эти окна словно мигали, как красные глаза каких-то чудовищ, пугая Кондарева безотчетным ужасом. Кондарев бежал и бежал, чувствуя головокружение и озноб. Протяжный гул ревел за его спиною, как вода, сорвавшая плотину, и этот гул точно подстегивал Кондарева.

Кондарев метнулся в темный двор. Бледные люди беспорядочно метались на этом дворе, переговаривались с странными жестами и прислушивались к доносившемуся гулу. Некоторые из них беспокойно залезали на крыши строений, глядели во тьму и сообщали о чем-то стоявшим внизу с тревогой в каждом движении. И пламя костров мерцало на тучах и на их бледных лицах. Волнение Кондарева все росло и росло. И вдруг кто-то крикнул: «идут!» Люди заметались еще беспорядочнее и полезли на крыши, повертывая головы все в одну сторону, как деревья под бурей. Сердце Кондарева упало; он бросился к лестнице и полез наверх, хватаясь руками за скользкие ступени, спотыкаясь и замирая от страха и страдания. С крыши он увидел толпу; она ползла, как черная змея, извиваясь своим длинным туловищем, по кривой улице города, и гудела протяжным ревом сознавшего свою силу зверя. А впереди нее шел Он легкой и свободной поступью, скользя как по облакам. Кондарев сбежал вниз, чувствуя страх и злобу. Рев приближался. Кто-то взволнованно крикнул: «скорей!» Кондарев услышал короткий и злобный визг блоков и бросился вон со двора, что-то крича и чувствуя приступ бешеной ярости. В темной улице, у веревочной ограды, ревела толпа. Он увидел искаженные злобой лица сквозь сеть веревок, потрясаемых руками. Люди в медных шлемах рубили эту сеть топорами и хрипели, полные негодования на эту преграду. Кондарев бросился туда; несколько человек бежали с ним бок-о-бок, размахивая руками, и что-то кричали. Горячий ураган налетел на Кондарева и он с воем ринулся на толпу. Человек в шлеме схватил его сквозь сеть веревок за грудь; Кондарев увидел волосатые обнаженный руки, изо всех сил толкнул нападавшего в плечи и вдруг припал к нему бешеным объятьем. Его точно обожгло злобой; он задохнулся и внезапно узнал в нападавшем Опалихина. Ему хотелось кричать: бить, так бить насмерть! Однако, все его попытки были тщетны и он никак не мог сломить врага. Вой толпы вонзался в его уши, удваивая ярость; он хрипел, замирая от злобы. И вдруг он увидел человека, торопливыми прыжками бежавшего мимо с факелом в руках. Внезапно он отцепился от врага и, выхватив из рук бежавшего факел, сунул его в лицо Опалихина. «Светом просвещаю тьму!» — вскрикнул он с диким хохотом. Жгучий восторг охватил его вихрем и закружил ему голову. Кто-то взмахнул над ним сверкнувшим топором. В его голове точно что-то с треском разорвалось. Он упал.