Лучшие страхи года - [113]

В живых осталось трое учителей: я, Джин и Фрэнк Эмерсон, физик. И около дюжины детей. Все они смотрели на меня.

— Есть идея, — сказал я.

* * *

Туннель наконец меняется. Развилка. Вода плещется вокруг большой центральной колонны.

Канал, расходящийся в двух направлениях.

— Куда поплывем? — шепчет Джин.

Нужно выбирать. Куда поплывем? Нужно принять решение. Но где проходят каналы? Куда ведет каждый? Который лучше? Безопаснее? Имеет ли смысл каждое из этих слов в нынешнем мире?

— Сюда, — говорю я, указывая направо.

И мы меняем курс. Только позже мне пришло на ум, что именно тот поворот направо в первую очередь и навлек на нас беду.

Время идет. Я не смотрю на часы — с тех пор, как упала бомба. Есть ли теперь в этом смысл?

Один из детей взвизгивает.

— Что такое? — громко спрашиваю я, стараясь скрыть подступающую панику.

Это один из мальчиков, из самых младших.

— Человек, — кричит он в ответ. — Человек в воде.

Я пускаю луч фонарика по черной глади:

— Там никого нет.

— Он был там, мистер Форрестер, сэр. Был.

— Как он выглядел?

Утонувший шахтер? Но тело не может так долго не разлагаться. Скорее всего, от него остались бы только кости.

— Белый, — хнычет мальчик. — Белый.

Холодок ползет у меня по спине — не только потому, что мы так глубоко внизу. У мальчика галлюцинации.

И кто его обвинит? Как ни странно, не я. Засну ли я? Увижу ли сны? Боже, прошу, избавь меня от них.

— Плывем дальше, — говорю я.

* * *

Мы пробирались через руины школы. Подошли к тому, что осталось от мистера Раттлера.

Я сказал детям:

— Не смотрите.

Желчь подступала к горлу. Запах жареной, обуглившейся свинины.

Чтобы попасть туда, куда мы направлялись, нужно было пройти мимо кабинета физики. Он единственный, бог весть почему, оказался более-менее цел.

Фрэнк Эмерсон вскричал:

— Подождите! — И он бросился в лабораторию.

— Фрэнк! — воскликнул я в ответ. — Нет времени…

— Доверься мне.

Он распахнул дверь кладовки и секундой позже появился снова, сжимая в руках нечто, выглядевшее как металлический ящик с присоединенным к нему микрофоном.

— Что…

Он включил микрофон, раздалось еле слышное пощелкивание.

— Счетчик Гейгера, — произнес он.

Я уже готов был спросить, откуда тот взялся — тогда этот прибор уже нечасто можно было встретить в школах, — но смысла не было. Дареному коню в зубы не смотрят, и так далее.

— Ты гений, — сказал я. — Пошли.

* * *

Деревня Уорсли — ныне шикарное, завидное место для жизни (была, была таковым; еще раз прошедшее время, мистер Форрестер), но во времена промышленной революции здесь все выглядело по-другому. В этих местах встречались канал Бриджуотер и канал Ливерпуль — Манчестер, а вся область была огромным угольным бассейном, дававшим около десяти тысяч тонн угля ежедневно. Почему я об этом упоминаю?

Из-за Дельфа и тамошней Копи, куда мы направлялись.

На поверхности здесь почти ничего не осталось. Дома исчезли, на месте многих из них бушевал огонь. Негде было спрятаться от пепла, который скоро должен был начать падать.

Конечно, уже могло быть слишком поздно. За год до того я побывал в Императорском военном музее в Кизе. Одним из экспонатов была атомная бомба.

Деактивированная, как я предположил. Рядом с ней находились диаграмма — последовательность концентрических кругов, на которых было отмечено расстояние до эпицентра взрыва, — и таблица, в которой разъяснялось, что происходит в каждом из них.

В миле или около того от эпицентра не оставалось вообще ничего. Да, Аня стала пылью, я снова об этом. Вот где располагалась Уорсли: «В этой зоне все, кого не убьет сам взрыв, будут отравлены радиацией в течение нескольких часов».

Может, мы уже были мертвы? Какое время пребывания здесь можно было считать смертельным? Я не знал, но не мог просто остановиться, просто выйти из игры. Это было легко: было легко все бросить и провести отпущенное мне время, проклиная само небо и тех безумных, больных ублюдков, которые это с нами сделали. Политиков с обеих сторон…

Я вырос в тени «холодной войны». Когда она закончилась, я был подростком, но знал достаточно, чтобы испытывать часть того страха, под гнетом которого мои родители — теперь уже тоже, должно быть, мертвые — провели большую часть своей взрослой жизни. А потом этот груз с нас сняли. Ну что ж, беспокойства меньше. Или, по крайней мере, я так думал.

Теперь же…

Недалеко от Копи был ангар, принадлежавший местному гребному клубу. Мы выломали дверь. Внутри оказались лодки. Шлюпки и каноэ с открытым верхом. И весла.

Мы взяли все, в чем нуждались.

И фонарики тоже. Нам очень повезло. Там было полдюжины и одна или две коробки с батарейками. Мы захватили и их, перелезли через забор, поднимая детей и лодки, и устремились вниз, в Копь.

Копь — просто место, где копали. Копали и рыли. Старая каменоломня, где добывали песчаник, наполовину заполненная оранжевой водой. Такой воды сколько угодно в каналах вокруг Уорсли — оксиды железа, отходы тяжелой промышленности.

Войдя в Копь, ты видишь дыру, вход в туннель. Закрытый воротами. Мы сорвали замок — я, Джин и Фрэнк Эмерсон, — стоя по грудь в воде. А затем залезли в лодки и проплыли сквозь ворота — во тьму.

Видите ли, Копь — это вход, сквозь который попадаешь в одно из громаднейших инженерных сооружений, созданных в эпоху промышленной революции.