Лучшие страхи года - [109]

— Тогда иди к моей машине — она серебристого цвета, последняя на дорожке. Иди и подожди меня там. Я заберу Сару.

— Сару? К черту Сару! Зачем она тебе? — откликнулась она.

Я почувствовал, что разум ее затуманивается. Так что она послушалась меня и двинулась к выходу. Лучше делать, что сказал я, чем то, о чем ее попросил человек с вершины. Я прошел через почти пустые комнаты и наконец вышел на задний двор, где, как я знал, все и должны быть.

Я постарался не вдумываться в то, что увидел. Поскольку не было ни луны, ни звезд, то я в любом случае не смог бы разглядеть детали. Но двор был устлан телами. Многие — раздеты, все — навзничь. У кромки леса тела, подобно мешкам с песком, образовали небольшую стенку. Они были аккуратно сложены друг на друга, но были и заплутавшие. Например, труп Майкла я заметил всего в пяти футах от себя. А потом увидел Сару — на ногах и в полном изумлении. Тут я понял, что «Сердце и душа» больше не звучит. Было слышно, как под ногами Сары шуршит трава.

Я не мог говорить — даже порыва такого не было. Я побежал к Саре, обнял ее и повел в сторону дома, прочь от открытой двери террасы, прочь от Ричарда, который, шатаясь, вышел во двор, напевая «Сердце и душу». Он пел, что влюбился — «безумно».

Пруденс на дорожке не было, и я подумал, что это к лучшему — раз она у него, то это дает нам немного времени, и есть шанс, что я останусь в живых, и Сара тоже. Я тащил ее вдоль дорожки почти что волоком. Открыв машину, я втолкнул Сару на пассажирское сиденье, затем завел мотор и дал задний ход, чтобы развернуться. В свете фар — автомобиль еще был развернут к дому — я увидел Пруденс, она лежала на спине. Похоже, ее тело только что было прямо под передним бампером. Она дернулась, всего лишь раз. Я не мог оторвать глаз от ее груди: брызги веснушек, исчезающие в расщелинке.

Горная дорога была настолько разбита, что я не мог ехать быстро без риска сломать ось. Мы находились уже очень близко… очень близко к подножию горы, когда я услышал стук внутри багажника. Я нажал на акселератор и почувствовал, как сдвинулось что-то тяжелое. Сара смотрела вперед так спокойно, будто мы выехали на прогулку. Раздался еще один громкий удар, и крышка багажника откинулась. В зеркало заднего обзора ничего видно не было, кроме этой серебристой крышки. Я вел машину, едва объезжая валуны, подпрыгивая на ухабах, ругаясь каждый раз, когда передние колеса увязали в грязи, пока — совершенно невероятно — человек с вершины не уставился на меня сквозь ветровое стекло. Он стоял на четвереньках, словно прилипнув к капоту, руки и ноги были расставлены, лицо — в нескольких дюймах от стекла. Он больше не скрывал свою сущность: оголенные зубы измазаны в крови, летят брызги кровавой слюны, из ноздрей валит кровавая пена. Внезапно я почувствовал странное спокойствие. Остановил машину. Мы с Сарой вышли.

Человек с вершины снова надел маску. Одним грациозным движением он спрыгнул с капота. Я слышал, как хрустели камни под его ногами, пока он шел к Саре. Глядя на меня, он положил руку на ее правое плечо. И Сара полностью расслабилась — не знаю, как только не рухнула. Он схватил ее за волосы и, дернув, заставил склонить голову набок. Она подмигнула мне так, будто весь день ждала, чтобы с ней такое проделали.

Мог ли я двинуть хоть пальцем, чтобы его остановить? Нет. Его глаза не отрывались от моих, словно удерживая в ловушке. И вся моя жажда выжить, все желание, чтобы выжила Сара, просто утекли прочь — были высосаны из моих мыслей. Я потянулся к нагрудному карману, медленно вынул сигаретную пачку, взял сигарету, постучал ею о коробочку и закурил. Я стоял, курил и смотрел, как он вырывает кусок плоти из горла Сары этими своими дурацкими неровными зубами и, раззявив рот, ловит им поток, хлещущий из ее артерии. Я наблюдал за ним, а он — за мной. Ухмылялся ли он, пока пил? Да, безусловно, и я улыбался в ответ, улыбался и курил, курил так истово, что фильтр вспыхнул прежде, чем я наконец уронил сигарету и затоптал ее.

Оторвав взгляд от собственной ноги, вдавливавшей окурок в дорожную грязь, я поднял глаза — и увидел, что эти двое исчезли. Они с Сарой исчезли. Я посмотрел на вершину горы. Стоял и смотрел так около часа. Наконец я был свободен. Дрожа, я скользнул на водительское сиденье и покатил с горы вниз, в Долину гремучих змей. По небосводу расползался голубой свет.

Три дня я слушал радио. Индикатор на шкале застрял где-то между двумя станциями. Временами лучше было слышно одну, временами — другую. Я слушал новости, уроки Библии, органную музыку, псалмы… Когда обе станции слабели, до меня доносилась какая-то более мрачная волна: два голоса, дисгармоничная музыка, трясина помех. Последние дни всю еду я заказывал на дом. На полу сама собой скручивалась жирная вощеная бумага, валялись недоеденные сэндвичи, выдохшаяся содовая, пластиковые упаковки… Я целыми днями сидел в кожаном кресле. Даже спал там — часто просыпаясь, чтобы убедиться, что все окна закрыты на щеколды, что засовы на двери задвинуты. И, хотя я вовсе не был небрежен, провожая рассыльного, после его ухода я все равно каждый раз налегал на запертую дверь и дважды проверял замки. Я грыз ногти и курил — нашел завалявшуюся пачку в спальне. Марка была не моя — их кто-то забыл, чужие сигареты: какая-то женщина из тех, что я сюда приводил, оставила свои. Я думал о том, как можно было предотвратить случившееся, но я ничего не смог бы сделать. В каких-то мелочах я бы мог поступить по-другому — не тянуть так долго, прежде чем забрать Сару (и не посылать Пруденс одну). Но даже такие мелочи, казалось, были за пределами возможного — я не смог бы вести себя иначе. Моя собственная личность, мои собственные желания обретали в моем мозгу чудовищные контуры.