Лучшие годы Риты - [52]

Митя дошел до центра Меченосца уже глубокой ночью. Улица была освещена лишь редкими фонарями да еще более редкими бессонными окнами. А когда он свернул с улицы, чтобы пройти к своему бараку дворами, его объяла абсолютная тьма. Но он этого даже не заметил.

Он прошел мимо киоска «Союзпечати», мимо облезлых качелей и уже сворачивал за угол дома, когда услышал:

– Митя! Мить!

Услышал и вздрогнул. Он никого не хотел сейчас видеть, еще меньше хотел с кем бы то ни было разговаривать. Но не убегать же, раз кто-то его узнал. Кто, кстати?

Он оглянулся. В первом этаже у открытого окна сидела Рита. Ну да, она же в этом доме живет.

– Иди сюда, – сказала она. – Ты читал?

Только настольная лампа была включена в глубине комнаты. В ее рассеянном свете Рита выглядела незнакомой. Нет, она ему, конечно, знакома, но сейчас – не как девчонка, которую он знает сто лет, а как старинный английский портрет. Митя видел альбом с таким названием в читальном зале районной библиотеки, только фамилию художника забыл.

Ритино лицо было обведено тонкой световой линией, волосы, рассыпанные по плечам, сияли в два цвета, темный и светлый. Перемена, которую днем Митя отметил в ней лишь мельком, теперь сделалась в ее облике главной.

Перед ней на подоконнике лежала книга.

– Ты читал? – повторила Рита, когда Митя подошел к окну. И прочитала: – «Понял теперь я: наша свобода только оттуда бьющий свет». Это Гумилев, – сказала она. – Как же я раньше его стихов не знала? И вот дальше, нет, ты послушай только!

Она прочитала все стихотворение от начала до конца.

«А в переулке забор дощатый, дом в три окна и серый газон… Машенька, ты здесь жила и пела…» – слушал Митя.

Когда Рита произносила последние строчки: «И все же навеки сердце угрюмо, и трудно дышать, и больно жить… Машенька, я никогда не думал, что можно так любить и грустить», – голос у нее дрожал.

Она была сильно взволнована, Митя никогда ее такой не видел.

– Как же я раньше не читала! – повторила она, закрывая книгу.

– Это тебе Игорь дал? – догадался он.

– Да, – кивнула Рита.

– Когда это он успел?

– Мы гуляли, и он сказал, что есть такой поэт, Гумилев. Только он у нас запрещен.

– Почему? – не понял Митя.

– Его расстреляли.

– Поэта? Не может быть!

– Ну вот оказывается, может. После революции. Считалось, что он белогвардеец, или что-то такое, Игорь сам точно не знает.

Только тут Митя заметил, что вид у книжки необычный. Он даже не мог точно сказать, в чем необычность – в бумаге, в шрифте? Но она была точно.

– Мы зашли к нему, и он мне эту книгу дал, – сказала Рита. – Только просил никому не показывать и даже не говорить про нее никому. Она запрещенная.

Ничего себе! Читал Митя много, в библиотеку как записался в первом классе, так и ходил чуть не каждый день. Не дома же читать. А в библиотеке чисто, светло. Как в рассказе Хемингуэя, который он там же и прочитал, кстати. Но чтобы книги были запрещены – нет, такого ему слышать не приходилось.

– Он выдумал, может? – спросил Митя. – Книги только фашисты запрещали.

– Я не знаю, Мить, – вздохнула Рита. – Я сижу весь вечер и читаю. И думаю, как эти стихи можно нарисовать. Мне так хорошо!

Она зажмурилась и засмеялась. Она была счастлива безмерно, да, именно так – безмерно; это было видно, понятно. От счастья она светилась вся, а не от лампы, и в глазах у нее было счастье, и в улыбке.

– А тебе хорошо? – неожиданно спросила она, открыв глаза.

– Да, – кивнул Митя.

Ответил он машинально, но тут же понял, что это правда. Сейчас, вот в эту минуту, ему действительно было хорошо – с этой девушкой, которая вдруг стала незнакомой и счастлива оттого, что читает стихи, с этой необычной книгой, лежащей перед нею на подоконнике…

– А ты почему такой? – приглядевшись к нему, спросила Рита.

– Какой – такой?

– Ну… Сердитый.

– С чего ты взяла?

– Видно же. Нахмуренный какой-то – вон, на переносице линия вертикальная… Это знак скорби. Я же художница, – с важным видом объяснила она. – Сразу все замечаю. С Иркой поссорился?

Перед тем как выйти на освещенные улицы, Митя умылся дождевой водой, скопившейся в глубокой впадине на придорожном валуне, волосы пригладил. И был уверен, что выглядит как обычно. Но про то, какая у него на переносице линия и что она означает, не подумал, конечно.

– Да нет, все нормально, – сказал Митя. – С Ирой в кафе сходили, потом домой ее проводил. – Говорить об этом ему не хотелось. Вряд ли Рита станет выспрашивать подробности, но на всякий случай он сменил тему: – А ты мне книгу эту до завтра не дашь? – спросил он. – Может, я почитаю и разберусь, почему она запрещенная.

Видно было, что Рите жаль расставаться с книгой. Она бросила на нее быстрый взгляд, но все-таки придвинула ее к Мите и кивнула:

– Ладно. Только в школу не бери. И дома как-нибудь спрячь. Чтобы не поняли, что ты читаешь.

В школу он эту книгу брать не собирался, а дома… Смешно даже предположить, что кто-нибудь у него дома может понять, чем одна книжка отличается от другой. Но говорить об этом Рите он, конечно, не стал.

Митя сунул книгу за пазуху, под клетчатую рубашку. Обложка коснулась его груди холодно и ласково.

– Я завтра верну, – сказал он. – Не обману, не бойся.