Лучшие годы Риты - [47]

Очереди в банке не было, и в «Тютчевъ» она вошла минут через пятнадцать.

– Вас ожидают, – сообщил, едва ее увидев, метрдотель.

Вид у него при этом был слегка испуганный. Войдя в зал, Рита поняла, почему.

Горели дрова в камине, отсветы огня скользили по стенам и по бледно-розовой обивке кресел, музыкант тихо наигрывал на рояле. Зал был пуст. И тем заметнее был в этом пустом зале стол, за которым сидела Маша. Он весь был уставлен тарелочками и вазочками – мороженое, пирожные, тирамису, фрукты, какой-то крем, что-то шоколадное…

– Ваша подруга сказала, вы любите сладкое… – пробормотал официант.

В его глазах тоже сквозила опаска: а вдруг девчонка обманула и за все это не заплатят?

– Обожаю, – подтвердила Рита, садясь к столу. – Это все, или ты еще что-нибудь заказала? – поинтересовалась она у Маши.

– Больше ничего. – Та улыбнулась, вероятно со всей наглостью, на которую была способна. – Ну что, принесли деньги?

Бросать деньги на стол Рита не стала. Не обязательно посторонним знать, что девчонка вышла с ними на улицу. Она открыла сумку и переложила деньги оттуда прямо Маше в карман.

– А Тютчев сюда ходил к любовнице, – сообщила та. – Как мой папа к вам. Только у Тютчева она была молодая.

– На экзамене по литературе расскажешь. – Рита закрыла сумку и попросила наблюдающего за ними официанта: – Посчитайте, пожалуйста.

Счет появился мгновенно. Маша молча смотрела, как Рита расплачивается. Девчонка тяготила так, что выдержать с ней еще пять минут было бы просто невыносимо. Всем тяготила: и красотой, и подростковым эпатажем, который взрослому человеку и эпатажем-то не кажется, потому что слишком предсказуем…

«Если придет деньги возвращать, попрошу, чтобы Эльмира у нее их взяла, даже из комнаты не выгляну», – подумала Рита, выходя на улицу.

Никогда с ней не бывало, чтобы чувства, возникающие одновременно, были так противоположны друг другу. Как соотнести печаль от неизбежной разлуки с Москвой, и раздражение, вызванное нахальной девчонкой, и горе, мучительное горе оттого, что приняла за любовь что-то непонятное, мгновенно ускользнувшее?.. Никак все это не соединишь в себе, слишком мучительно такое соединение.

Но что же? Не для того дана тебе жизнь, чтобы провести ее в тоске об утраченных иллюзиях. А для чего? Рита не знала.

Глава 10

Он всегда считал свою жизнь осмысленной. И когда вдруг понял, что это не так, понимание потрясло его.

Понял он это пять лет назад. Не так уж это много по сравнению с количеством прожитых лет. Но с этим пониманием надо было что-то делать, а что, он не знал. И потому был растерян тогда, впервые в жизни.

Нет, не впервые. Впервые растерянность охватила его в семнадцать лет; это он запомнил. И не растерянность даже – посильнее…

В семнадцать лет Митя Гриневицкий понял, что за девушками надо как-то ухаживать. Приглашать в кино, угощать мороженым, да мало ли что еще! А что еще, кстати? Он не знал. Ему хотелось их любить. Не всех, конечно, а какую-то одну, пока что неизвестную. Но ведь надо при этом и научиться угощать мороженым, приглашать в кино? Или мороженое и кино не имеют для них значения, а с понятием «ухаживать» они связывают что-то совсем другое? Но что?

Понять это было необходимо, иначе невозможно было чувствовать себя мужчиной. А как бы он стал жить без этого чувства огромную жизнь, которая перед ним простиралась? Никак. Значит, следовало научиться тому, что казалось ему важным.

Конечно, можно было бы взять в библиотеке, хоть в школьной, хоть в районной, какую-нибудь книжку про этикет, он даже видел одну такую на полке, она называлась «Как себя вести». Но брать ее было стыдно. И библиотекарша, и вообще все сразу же поймут, во-первых, что он понятия не имеет, как себя вести, а во-вторых, что интересуется этим особо, прицельно. И неизвестно, что стыднее, первое или второе. Книжка выглядела на библиотечной полке почти не читанной, тем более стыдно ее брать.

В общем, оставалось полагаться только на свою приметливость.

Он стал приглядываться к взрослым мужчинам. Но вскоре понял, что приглядываться-то особо и не к чему. Очень скудны были подробности, которые стоило взять на вооружение. Например, он отметил, что мужчины если не пьяные, пропускают женщин перед собой в двери. Некоторые – их совсем мало – подают женщинам пальто. Это он заметил зимой в кинозале: закончился фильм, зрители стали одеваться, и один мужчина взял пальто своей спутницы со спинки кресла и подал ей так, чтобы она, стоя к пальто спиной, могла просунуть руки в рукава. По виду эти двое были мужем и женой. Значит, если ты пришел с девушкой, то подавать пальто, держа его вот таким особенным образом, тем более необходимо? Выходит, да. Так он это понял.

А вскоре у него появилась возможность проверить свои догадки, касающиеся ухаживания за девушками.

Вернее, за одной девушкой – наконец появилась такая, которую он и хотел.

Она пришла первого сентября на линейку. В выпускных классах двое новеньких появилось: у них Игорь Салынский, а в параллельном вот эта Ира по фамилии Янчук. На линейке она единственная была в школьном коричневом платье, в белом фартуке и в белых бантах. После того как началась перестройка, у них в школе почти перестали следить за тем, чтобы ученики ходили в форме. От малышни еще требовали, а на старшеклассников смотрели сквозь пальцы, на выпускников уж точно. Ну, джинсы запрещали носить, так их почти ни у кого и не было, а у кого были, те их и сами в школу не надевали – берегли, потому что стоили они немыслимых денег, да и не достать их было. А брюки-пиджаки – пожалуйста, надевайте какие угодно, юбки-блузки тоже.