Лучшие годы - псу под хвост - [32]

— На всех нас, — сказала мать Квидо. — Ты разве не умеешь читать? Там же стоит «все».

— В том-то и дело, что я никакой нормализации не способствую, — продолжал отец Квидо несколько агрессивно.

— В самом деле?

— Нет и нет! У меня чистые руки. Я ни разу в жизни не совершил ни одной подлости!

Мать Квидо помрачнела. Она уж пожалела, что поддалась минутному искушению написать эту фразу, отражавшую ее теперешнюю депрессию, вызванную ситуацией в стране. Зачем усугублять ее бесплодными разговорами, что кончаются еще большей безнадежностью? Однако напускная уверенность отца Квидо вывела ее из себя.

— Но ни разу в жизни и не помешал ни одной. Даже не попытался это сделать, — сказала она.

— Ни о каких подлостях я не знаю!

— Ну, раз ты о них не знаешь, значит, они не совершаются. Значит, все в порядке. Их нет в природе. Папу не выбросили с работы. Юристы не работают садоводами. Опытные врачи не стали билетершами в кинотеатрах. История, как положено, продолжается. Крестьяне, как положено, собирают урожай, колеса на заводах, как положено, вертятся, а через так называемый железный занавес преспокойно летают наши перспективные инженеры, чтобы с помощью замечательных контрактов обеспечить нам замечательное будущее.

— Не изводи меня! Я, естественно, имел в виду, что не знаю ни о чем таком, чему я мог бы помешать и не помешал. А что касается рассуждений на тему, остановилась ли наша история или нет, — пусть этим занимаются твои пражские интеллектуалы. Я боюсь, что мое мнение было бы несколько искажено обстоятельством, что я работаю от звонка до звонка и, к сожалению, перемен не предвидится.

— Оставим этот разговор, — попросила мужа мать Квидо.

— Что ты от меня хочешь? Скажи, что я мог или могу сделать и не делаю?! Писать на стенах? Сфотографировать министерство внутренних дел? Жаловаться в ООН? Или отправиться в Миловице и из лука застрелить советского офицера? Если кого я и не переношу, так это абстрактных моралистов.

— Оставим этот разговор! Ты лжешь сам себе.

— К чертям собачьим! — вскричал Квидо. — Еще из-за них будем ссориться!

В конце года многоопытный заведующий торговым отделом по состоянию здоровья ушел на пенсию; на его место с первого января был назначен инж. Звара, а его заместителем стал отец Квидо.

— Мы с тобой покажем этим мужланам, где раки зимуют! — кричал Звара, когда они вместе отмечали свое назначение.

В апреле месяце их обоих послали в командировку на Пулский стекольный завод в Югославию. Отец Квидо, узнав, что в Пулу они не летят, а отправляются на служебной машине, вести которую им придется по очереди, слегка опешил.

— Мы поедем по автостраде?

— А как же еще? — сказал Звара. — Что за дурацкий вопрос?

— Окольным путем было бы романтичнее, — прощупал почву отец Квидо.

— Не валяй дурака! — одернул его Звара.

В конце концов отец Квидо освоил езду не только по автостраде, но и по горным альпийским дорогам, где в метре от колес машины нередко зияла скалистая пропасть. Но однажды они неожиданно задержались, и с приближением сумерек отец Квидо не без опаски вспомнил про свою возможную куриную слепоту.

— Предупреждаю тебя — в темноте я ни черта не вижу, — сказал он Зваре, садясь за руль перед последней стокилометровкой.

— Я тоже, это нормально, — сказал Звара. — Надо включить фары.

Он приглушил радио и уснул.

Когда часа через два отец Квидо разбудил его, они стояли у самого начала какого-то широкого бетонного мола, о который шумно плескалось море.

— Мы в Пуле! — кричал отец Квидо, тормоша коллегу. — Мы в Пуле!

— А где ж нам еще быть? — спросонья сказал Звара и глянул вправо от себя, где в сиянии фонарей автострады в море качались десятки яхт. — Куда ты заехал? Идиот, можно ли вообще тут стоять?

— Знаешь, сколько я за эту неделю наездил? Свыше тысячи километров! — хвастался отец Квидо. — Жить можно, не так ли?

«Жить можно, не так ли?» — говорил он, когда ему повысили жалованье.

«Жить можно, не так ли?» — говорил он, когда описывал дома уютный гостиничный номер.

«Жить можно, не так ли?» — говорил он, когда подсчитывал, сколько всего ему удалось съесть на халяву в самолете.

— Видите ли, — сказал спустя годы Квидо редактору, — он уверовал в то, что из мира, загаженного попугайчиками, действительно шагнул в мир, где жить можно. Когда за тобой посылают машину и когда в самолете можно есть на халяву бифштексы. Короче, он уверовал в непреложность своей трансцендентности.

Теперь практически было исключено, чтобы какое-либо ироническое замечание Квидо или его матери в разделе «Долгосрочные задачи» могло уязвить отца Квидо. С великодушной улыбкой он пренебрегал ими. Успех второй служебной командировки означал для него примерно то же, что для начинающего писателя — успех второй книги, а именно самоутверждение. Он сыпал остротами и был полон энтузиазма. Жизнь — длинная, но простая математическая задача, которую можно, как утверждал отец Квидо, решить, и весьма элегантным способом. Все, за что он ни брался, удавалось ему. Он не читал никаких инструкций, не пользовался никакими пособиями. Он уверовал в себя и в свою интуицию.

— Я рискую не больше, чем если бы вычистил зубы кремом для бритья.