Лучшее за год XXV/I - [26]

— О наших репортажах это смело можно утверждать. Однако если считать, что реальность относительна, почему тогда аниматоры так стараются усовершенствовать способы моделирования изображений, чтобы их работы тоже были восприняты как реальность? Пожалуй, именно это их стремление больше всего меня в них раздражает.

— Меня тоже, — заметил Торби.

Он не нашел что добавить и предложил: — Может, сядем на фуникулер?

Через полчаса они уже оказались на северной стороне кратера, неподалеку от следующей смотровой площадки, — они сидели в открытом вагоне, и сталкеры снимали их на фоне кратера. Время уже близилось к полудню, но неяркое весеннее солнце лишь слегка поднялось над южным горизонтом.

По твердой поверхности Марса человек, доверивший всю поклажу роботам — носильщикам, может без труда пройти около сотни километров в день. Торби и Леоа шли по дну древнего океана (в котором, собственно, и было все дело). На ближайшие двести километров, вплоть до самого Песчаного моря, перед ними расстилалась абсолютно плоская равнина. Разумеется, они могли бы сесть на корабль, приземлиться где-нибудь посреди этой низменности, сделать съемки, как будто они пересекают ее пешком, записать несколько путевых разговоров, а затем полететь дальше, прямо к Песчаному морю. Однако статус двух самых выдающихся документальных журналистов своего времени, отстаивающих принципы реализма, не позволял им поступать так.

Пейзаж оказался на редкость однообразен. Леоа и Торби собирались провести этот переход в разговорах, в остроумных спорах и пикировках. Выяснилось, однако, что им почти нечего сказать друг другу. Леоа снимала фильмы и репортажи об уголках Вселенной, обреченных на гибель вследствие реализации программы Всеобщего Процветания. Торби собирал материалы о явлениях глобального выброса энергии (сокращенно ЯГВЭ), то есть о больших взрывах и масштабных катастрофах, которые также являлись частью проекта, разработанного людьми с целью превращения Солнечной системы в один большой ботанико-зоологический сад.

И Торби, и Леоа были реалистами-пуристами и не использовали в ходе съемок ничего, кроме камеры и микрофона. Выяснилось, что по всем вопросам они либо полностью согласны, либо абсолютно не согласны друг с другом, так что почвы для полемики никак не находилось. Они попробовали обсудить, возможна ли жизнь дикой природы на планете, где искусственно созданы условия, близкие к земным, ведь все живые существа будут перевезены туда, чтобы искусственно населить мир, обустроенный специально для них. Еще поспорили, справедливо ли утверждение, будто мужчины получают удовольствие от зрелищ разрушений и катастроф, в то время как женщины всеми силами стремятся защитить и уберечь природу. Еще дружно постановили, что анимации не место в документальной тележурналистике. Этих разговоров хватило на первый час путешествия.

Леоа попросила было своего спутника рассказать о своем звездном часе, благодаря которому он прославился: будучи еще подростком, Торби проехал на велосипеде вокруг кометы. Однако журналисту не хотелось сейчас об этом говорить — он пообещал, что когда-нибудь обязательно ей про все расскажет. Не то чтобы ему была неприятна эта тема, просто он знал, что информативная часть его рассказа сведется к четырем-пяти предложениям, впечатления от которых у слушателя никогда не сравнятся с теми смутными, невербализуемыми образами и воспоминаниями, связанными с этой поездкой, которые живут в памяти Торби.

Уже к двенадцати часам первого дня похода путешественники не знали, о чем говорить, а потому просто шли и думали, что бы им такое снять и о чем бы таком еще поспорить. Так они провели еще два дня.

Когда они добрались до Песчаного моря, тем для разговоров не прибавилось, зато пейзаж преобразился: теперь перед ними до самого горизонта простиралась бескрайняя пустыня; дюны, словно волны, вздымались со всех сторон. Из космоса могло бы показаться, что гребни дюн застыли на месте, образуя удивительно красивый узор, однако здесь, в пустыне, где дюны вокруг вздымались до самого неба, возникало ощущение, что они непрестанно движутся, словно неспокойное море. Впадины между дюнами были так глубоки, что, глядя оттуда вверх, казалось, будто песчаные горы вокруг поднимаются до самого неба.

Путешественники часами молчали. Леоа даже не спросила Торби, неужели ему не жаль, что все это великолепие сначала превратится в непролазную грязь, а затем вообще станет морским дном, уйдя на три километра под воду. А у Торби уже не было сил поддеть Леоа, сказав, что в общем-то она сожалеет лишь о куче пыли размером с Францию, — подумать только, будущие поколения не смогут увидеть гигантскую кучу пыли размером с Францию!

В последний их день в Песчаном море они шли довольно медленно. Леоа то и дело останавливалась, чтобы снять видео. Она сделала карьеру в документальной журналистике, создавая фильмы о ландшафтах, обреченных на гибель. Этот сюжет обещал превзойти все снятое до сих пор.

Торби сидел на гребне высоченной дюны и любовался закатом, диктуя путевые заметки одному из своих сталкеров и раздумывая над тем, откуда лучше снять Борей, когда он будет проходить над северным полюсом. Вдруг журналист почувствовал легкую вибрацию, и микрофон, который был вделан в его шлем и в последние несколько дней лишь иногда негромко потрескивал, начал громко резонировать на низких тонах — звук был похож на гудение трубы, или на звон огромного колокола, или на эхо в горах.