Лучшее за год. Выпуск III. Российское фэнтези, фантастика, мистика - [32]

— Но вы сами думаете — она несчастна?

— Я, признаться, не верю, что девушка может быть счастлива с мужчиной, который способен швырнуть кучу денег на алые паруса — единственно для того, чтобы показаться ей героем. Если бы он ездил в нашу деревню, гулял с ней, дрался бы за ее честь с нашими — тогда бы я поверил. А так… Дай ей, конечно, Бог.

Он глотнул глинтвейна, обвел глазами полутемный трактир, чей искусно закопченный вид был плодом трудов декоратора городского театра, и щелкнул выключателем: на боковой стене одновременно сверкнули краски.

— Вот тут, собственно, портреты, о которых я вам говорил. С ними тоже связана история, так что, если я еще не надоел вам разговорами…

— Нет-нет! — отозвалась гостья. Хину вдруг подумалось, что она ненамного моложе его — а он сам по местным меркам уже давным-давно старик, и вся эта история, которую он выложил ей с таким пристрастием, — вся эта история уже так далеко в прошлом, с тех пор минуло — погоди-ка — да, пятьдесят лет. Поди-ка ты, ровно пятьдесят! Ему было двадцать три, Ассоль — шестнадцать. Впору закатывать праздник.

— Вот, стало быть, портреты. Их рисовал по памяти один чудной человек. Звали его Филипп, но больше — Блаженный Угольщик. Тоже из живущих на отшибе. Он был у нас углежогом, пил, надо сказать, горькую — в этом самом трактире, при том что меня он терпеть не мог. Это он и растрезвонил везде, что случилось с Ассоль, потому что он с ней дружил — из-за него к нам и потянулись парочки, приобщиться, так сказать, к чуду. А сам он с полгода ходил смурной — так что думали, свихнется. Он не свихнулся, но бросил угольное дело и подался на пятом десятке в художники. Тогда как раз вошла в моду мазня — сперва в Европе, а потом докатилось и до нас.

Он, к чести его надо сказать, носа не задирал. Малевал всегда на улице, что Бог на душу положит, и с ним всегда была бутылка красного вина, за день он ее приканчивал. Своими холстами он расплачивался в городских забегаловках за еду. Потом его заметили газетчики и назвали «первым наивистом Лисса». Его картины стали покупать богачи. Даже в городском Музее искусств есть пара его полотен — «Цветущая угольная корзина» и «Девушка-Муха», если я не путаю. Но большая часть разошлась по рукам и по заведениям. И я их сейчас потихоньку собираю — потихоньку, чтобы не вздуть цены. Потому что я подумываю открыть тут музей. Дело это не доходное, но, как бы сказать, уважаемое — и в самый раз для моих лет быть смотрителем. Кстати сказать, пока Филипп был жив, он не дал мне купить ни одной своей картины. До того был злопамятен. — Хин сказал это даже с некоторой гордостью, и она улыбнулась. — Эти все я купил уже после его смерти. Собственно, та же самая «Девушка-Муха», но в разном освещении и в разных позах. Это вот и есть Ассоль, единственное ее изображение.

Гостья долго рассматривала полотна, чей автор, по причине ли красного вина, неумения или наития, не заботился о том, чтобы ладить с перспективой и пропорциями. Полотен было три — на одном густая, положенная ребристыми мазками охра обозначала солнечный вечер, другой портрет, по мнению живописца, не нуждался в признаках времени и был написан на белом, с радиально расходящимися разноцветными лучами фоне, на третьем, синем, царили алые паруса, и от «Девушки-Мухи» был виден только меловой профиль с темной дугой вскинутых ресниц.

— Этого-то он не видел, — пояснил Хин, — сам додумал.

Сыщик Бликс, известный в Лиссе под прозвищем Овод за настырность в деле, рассматривал клиентов, явившихся к нему в контору: высокого, белого как лунь человека с бакенбардами, фуражке с «крабом» и кителе без знаков различия, и его сына, в форме Королевских военно-морских сил, с седыми висками, с орденскими планками на полгруди и с пустым рукавом, заправленным за ремень.

Старший заметил, что забыл снять свою фуражку, сконфузился и снял с легким извиняющимся кивком. Оба были заметно встревожены — но выказывали тревогу с той мерой, с какой это свойственно людям, которые даже в самом сложном положении не забывают о своем деле. Эти были капитанами, они умели и командовать, и подчинять людям, и обстоятельствам. Бликсу оставалось только решить, должен ли он быть для них человеком — или обстоятельством.

— Итак, уважаемые господа, прежде чем я вас выслушаю, я должен сказать вам, что ваше дело, возьмусь я за него или нет, останется строго между нами и не будет предано огласке без вашего прямого указания. А теперь я весь внимание.

— Мы прибыли на рейд вчера, в шесть часов пополудни, на собственной яхте — она называется «Секрет». Мы — это я, мое имя Грэй, моя жена Ассоль и мой младший сын Гарольд. Поездка предназначалась как подарок для моей жены — к пятидесятилетию со дня нашей свадьбы, которую мы отпраздновали… в этих водах, на корабле с тем же именем. Это было ее желание, и я был рад его исполнить. Мы должны были совершить круиз вдоль побережья, напоминающий наше свадебное путешествие полвека назад, но неполадки в машине привели нас на рейд. Утром она не вышла к завтра каюта оказалась пуста, а шлюпка с правого борта отсутствовала — позднее мы отыскали ее в порту.