Лучшее - [113]
— Не знаю, Ореада. И вряд ли узнаю. Когда он повзрослеет, я буду давно мертва.
Ореада выбежала из дома. Она направилась в монастырь, который находился за ее старой школой. Вошла, поднялась по лестнице, прошла по коридору. Она точно знала, куда идет — хитропалые легко находят друг друга. К тому же как раз минуло восемь лет. Ореада открыла дверь. Сестра Мэри Дактил раскладывала пасьянс железными картами.
— Сколько вам лет? — спросила Ореада.
— Триста восемьдесят пять, — ответила сестра Мэри Д., не поднимая головы. — Если б я не дала обет, то сейчас бы уже могла завести семью.
Ореада снова побежала. Она бежала к Селиму, который ждал ее на улице под звездами. Она плакала. Нет, она рыдала.
— Мой ответ «нет», — проговорила она сквозь слезы.
В свете звезд смуглое лицо Селима стало совсем бледным. Но сдаваться он не хотел.
— Ореада, ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — сказал он. — Может, мы попробуем выковать другой ответ из железа? — произнес он с отчаянием.
— Это железно, — прорыдала она. — Мой ответ «нет».
И убежала так быстро, что ее никто не догнал бы.
Ореада плакала в глубине своей горы. Захлебывалась горячими, жгучими слезами. И эти слезы были вовсе не из железа. Нет, не из него.
Из ее глаз лился поток, в котором ароматическая соль смешивалась с канифолью. Ведь именно с этими веществами работают кузнецы.
Планета медведей-воришек
«Аномалии — это непорядок»: так пишет Р. А. Лафферти в самом начале рассказа «Планета медведей-воришек». Простим читателя, если он вдруг подумал, что автор говорит о собственной карьере и работе. На самом деле он имеет в виду вороватых медведей с другой планеты, живущих согласно своим законам. Когда речь заходит об инопланетянах, писатели-фантасты часто демонстрируют нам людей, наряженных, так сказать, в неземные медвежьи костюмы. Но Лафферти, здесь и в других рассказах, удается создать абсолютно достоверные и оригинальные образы инопланетян, которые, с одной стороны, будоражат читателя, а с другой — затмевают традиционный подход к изображению инопланетных рас в научной фантастике.
Как всегда, текст Лафферти очень емок, в нем много как бы случайных, но очень значимых ответвлений — мало кто из писателей на такое способен. Возьмем, например, небрежную отсылку к «Указателю планет и их расположения». Этот каталог упоминается в самом начале рассказа, что говорит о твердом намерении человека втиснуть неизведанное в клетку логики, применить привычные методы и схемы, описанные в каталоге, включая абсолютно иррациональные заявления предыдущих исследователей планеты. Или возьмем роскошное описание праздничного обеда, ставшего для медведей-воришек грандиозным искушением: они выкрали еду прямо из желудков исследователей. И не только свинину и бобы, но и много чего другого… В общем, читатель имеет шанс ощутить это нутром. Такие «шаги в сторону» от основного сюжета — как маленькие водовороты, насыщающие повествование энергией.
«Чувствовать нутром», «странно, но чудесно» — такие слова приходят на ум, когда размышляешь о прозе Лафферти. В сжатую форму сказки-небылицы автор вкладывает невообразимо много. Некоторые космические саги не втиснули бы столько событий даже в трилогию! Космическая сага, в лучшем своем проявлении, всего лишь подражание: это лишь коммерческая система доставки читателям самых необычных ситуаций, описанных в произведениях научной фантастики. (Как у раннего Аластера Рейнольдса, например). У Лафферти же традиционные темы фантастов — контакты с инопланетянами, вторжение пришельцев, исследование космоса — как драгоценности, спрятанные под перевернутыми выщербленные чашками: пусть читатель гадает, где скрыто истинное сокровище. Но будьте осторожны — если вдруг догадаетесь, где оно, и поднимете чашку, сокровище, скорее всего, изменит форму, у него вырастут ноги, оно спрыгнет со стола и поскачет прочь.
Это, кстати, относится и к пресловутым медведям-воришкам. Их изначальная форма очень мила. Они способны летать, и не столько потому, что кости у них легкие — по своей структуре они напоминают развевающийся локон. Поначалу они кажутся симпатичными, но затем становятся очень и очень жестокими, и исследователи попадают в ловушку событий, которые не могут контролировать. Но Лафферти на этом не успокаивается. Было бы просто сейчас взять и довести повествование до вполне удовлетворительного конца, но он грубо ломает свою же собственную историю, и начинается второе действие, которое заставляет читателя подвергнуть сомнению… абсолютно все. Наверное, это просто шутки медведей?
Неужели нет никакого оживляющего прибора? И наконец: почему же вся эта структура, выстроенная автором, не падает и не разбивается вдребезги?
Помимо множества глубоких идей и невероятных поворотов событий, рассказ о медведях-воришках несет в себе очень важный посыл. В нем подчеркивается неспособность постичь представителя чужой расы, говорится о выплескивающемся в космос противостоянии между логичным и алогичным в нас самих — и это притом, что человек интуитивно понимает: он никогда не сможет узнать все о своем собственном мире, не говоря уже о других мирах или Вселенной, где мы обитаем. Но невозможность узнать это все — на самом деле прекрасна.
