Лучше не возвращаться - [43]

— Да, он действительно сидел.

— И за что же?

— За жестокое обращение с лошадьми.

— За что?! — Я был ошеломлен.

— В первый раз его посадили за жестокое обращение с лошадьми. Это случилось задолго до твоего рождения. Тогда Винну Лизу было, наверное, лет двадцать. Он и еще один юнец вырезали у лошади язык. И мне кажется, они делали это не раз, прежде чем их поймали. Я не знала об этом до тех пор, пока мы не переехали в Челтенхем. К тому времени Винну Лизу было уже за тридцать, и он во второй раз попал в тюрьму, теперь уже за драку. Боже мой, я столько лет об этом не вспоминала! Это был ужасный человек. Он иногда заходил в офис, потому что в то время жил на дальнем конце ипподрома. Только вот потом он уехал куда-то, по-моему, в Австралию. Он вечно жаловался на «бюрократические преграды», и я терпеть его не могла. Он разговаривал по телефону, а я ни о чем другом не могла думать, кроме как о тех несчастных лошадях, которые медленно умирали, потому что он вырезал им язык. Люди говорили, что он поплатился. Это, конечно, быльем поросло, но я считаю, что прошлое людей — часть их самих. И если это было в нем, когда ему было двадцать, то останется и в пятьдесят, и в шестьдесят, даже если он и не делает ничего подобного сейчас. Ты понимаешь меня? Если он снова в Англии, постарайся с ним не сталкиваться, сынок, постарайся.

— Хорошо, мамуль, — пообещал я. — А с кем он дрался?

— Что? Боже мой… Я не помню. Он вышел из тюрьмы незадолго до нашего приезда в Челтенхем. Работая на ипподроме, невозможно было не слышать о нем. Дай-ка подумать… Точно! — вдруг вспомнила она. — Его посадили не просто за драку. Он со строительным пистолетом, ну, знаешь, которым доски скрепляют, напал на какого-то молодого человека и прострелил ему скобками джинсы, буквально пришил их к телу. Винн Лиз мстил ему, ведь тот переспал с его девушкой, а скобки — чтобы впредь не мог спустить штаны.

— О Господи!

— Сейчас это может показаться забавным, но тогда человеку со скобками в теле пришлось лечь в больницу, чтобы их вынуть. И поговаривали, что они попали в самые болезненные места, так что этому парню вряд ли удастся лечь в постель с кем бы то ни было вообще, не говоря уже о девушке Винна Лиза.

— А почему я никогда об этом не слышал?

— Не знаю, сынок, может, и слышал, только не от меня. Я бы ни за что не стала тебе такое рассказывать. Ты был тогда совсем еще крошкой. Хотя ты и так очень не любил Винна Лиза, прятался, если он заходил в офис. Ты делал это интуитивно, ты его просто не переваривал. Вот я и стала пугать тебя им. Для этого мне даже не пришлось говорить про все эти ужасы. Я боялась, что, если расскажу, как он вырезал у лошадей языки, ты не сможешь спать спокойно по ночам. Да и теперь я ни за что не стала бы рассказывать подобное ребенку, пусть даже современные дети и так знают, что в мире полно всякой грязи.

— Спасибо, что не рассказала, — сказал я. — Мне было бы очень неприятно знать об этом.

— Ты всегда был чудесным ребенком. Погладили по головке. А что? Мы ведь всегда были друзьями.

— Ладно, — сказал я. — Давай-ка вспомним еще пару имен. Что ты помнишь о Ронни Апджоне?

— Апджон… — Было ясно, что у нее возникли неприятные ассоциации, но вспомнить точно она пока не могла.

— Апджон и Трэверс, — подсказал я. — Кто такие Апджон и Трэверс?

— Родненький, понятия не имею. Трэверс — так звали мальчика, с которым ты ходил в школу. Ты его так и звал Трэверс — по фамилии. Он, бывало, заходил поиграть с тобой. А его мать разводила сиамских котов.

— Я его не помню.

— Это было так давно! Словно в другом мире.

— И сейчас я снова в него вернулся, в этот мир.

— Правда. Тебе это, наверное, кажется странным?

— Да, — невольно согласился я, — ты права.

— Кого ты еще там встретил? Ведь встретил?

— Дж. Роллса Иглвуда. Я помню его. Только теперь он постарел и ходит с тростью.

— Дж. Роллса! Ну, Рассет ты вряд ли помнишь.

— Голую Задницу?

— Конечно, как ты мог забыть!

— Я помню, как погиб Джимми.

— Бедняжка. Такой был милый ребенок!

— В Дж. Роллсе есть что-то от тирана, — сказал я.

— А у него это было всегда. Он и у себя во дворе командовал, и во всем поселке. Так это старое чудовище все еще тренирует… Он не допустил бы в своем присутствии ни одного плохого слова о Рассет. Одного жокея он вышвырнул только за то, что тот смеялся над сальной шуточкой, отпущенной в ее адрес. Об этом ходило столько разговоров. И что же сталось с Рассет?

— Еще не знаю. Тут теперь фигурирует внучка по имени Иззи. Некоторое время они встречались с Кеном Макклюэром. — Я помолчал. — Мам, ты не знаешь, случайно, почему наложил на себя руки Кенни Макклюэр?

На какое-то мгновение она задумалась.

— По-моему, из-за депрессии. Ему пришлось пережить сильное потрясение. Его все любили. Он частенько брал тебя с собой на объезды, покататься в джипе. Я никогда не верила сплетням.

— Каким сплетням?

— Что-то, связанное с медикаментами. Он выписал не то лекарство, какое-то ужасное лекарство. Но это всего лишь сплетня. Люди никак не могли понять, почему он наложил на себя руки, если все его так любили. Это было так ужасно.

— А как он убил себя?

— Выстрелом из пистолета. Разнес себе голову. Солнышко, не заставляй меня вспоминать. Мне так больно об этом думать.