Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу - [10]

Сильвия Бич в магазине “Шекспир и компания”

Большая часть этих воспоминаний была написана лет через тридцать, после Второй мировой войны, а временнáя дистанция сообщает дополнительное обаяние. Глядя назад из нищей, расколотой политическими распрями послевоенной Европы, Сильвия Бич, Миллер и, конечно же, Хемингуэй легко верили, что в те дни солнце светило ярче, собеседники были остроумнее, алкоголь крепче, женщины красивее, город чище и честнее. “Когда наступала весна, – писал Хемингуэй, – пусть даже обманная, не было других забот, кроме одной: найти место, где тебе будет лучше всего. Единственное, что могло испортить день, – это люди, но если удавалось избежать приглашений, день становился безграничным. Люди всегда ограничивали счастье – за исключением очень немногих, которые несли ту же радость, что и сама весна” [15] . Мнение тех “очень немногих” дорогого стоило. Когда Скотт Фицджеральд нехорошо повел себя в антибском доме богатых друзей, Джеральда и Сары Мерфи, его на неделю отлучили от общества. То, что был четко определен срок – так объявляют бойкоты подростки, – само по себе тяжело, но гораздо хуже, что по окончании приговора Фицджеральд опять присоединился к их кружку.

Или взять знаменитую историю “освобождения” Одеона Хемингуэем.

В июле 1944-го союзники еще не заявили права на Париж, оставленный немцами, и французам позволили первым промаршировать по Елисейским Полям под предводительством Шарля де Голля. Писатель Леон Эдель отметил, как печально сказалось шествие по Монпарнасу на знаменитых кафе Le Dôme, La Coupole и заколоченной досками La Rotonde : “Сквозь столь живые прежде окна были видны беспорядочно сваленные столы и стулья, ниже, у вокзала Монпарнас в ужасе и глухом отчаянии сдавались немцы, одетые в ярко-зеленую форму. Было так странно, более странно, чем в любом возможном романе, наблюдать в июльских сумерках картину умирающего прошлого”.

Хемингуэй прошел по Монпарнасу и направился прямиком на улицу Одеон. Он надеялся спасти хоть что-то из того Парижа, который он знал перед тем, как уехать в Америку, на Кубу, за славой. Как пишет Бич:

...

Колонна грузовиков двигалась вверх по улице и остановилась перед моим домом. Я услышала, как низкий голос позвал: “Сильвия!” И все на улице подхватили: “Сильвия!” “Это Хемингуэй! Это Хемингуэй!” – закричала Адриенна. Я метнулась вниз; мы бросились друг к другу, он кружил меня и целовал под одобрительные возгласы прохожих и людей в окнах. Он был одет в военную форму, запачканную грязью и кровью. Раздалась пулеметная очередь. Он попросил у Адриенны мыла, и она отдала ему последний кусок.

Трепетная история, жаль только выдуманная от начала и до конца. Когда я поселился на улице Одеон, наша восьмидесятилетняя соседка снизу, Мадлен Дешо, хорошо помнила тот день, но совсем не так, как описывает его Бич. В 1944 году она, юная девушка, наблюдала за прибывавшими солдатами из своего окна на втором этаже. Хемингуэй не звал Сильвию. Напротив – что вполне разумно, – он окликнул Мадлен, спрашивая, не прячутся ли на крыше немцы. Она сообщила ему, что все они бежали, и к моменту, когда она оказалась на лестнице, в подъезде уже толпились совсем молоденькие операторы и журналисты в грязной с дороги одежде.

По воспоминаниям Мадлен Дешо, Хемингуэй не взбежал по ступеням. Наоборот, Адриенна спустилась к нему, а кого-то послали за Сильвией – с 1937 года, когда у Монье завязался роман с молодым фотографом Жизель Френд, они уже не жили вместе на Одеон. Монье уговаривала Хемингуэя дождаться Бич. Но вместо этого он отвел ее в сторону, к большой выкрашенной зеленой краской батарее, которая по сей день обогревает лестницу.

– Скажи мне только одно, – Мадлен Дешо уловила его шепот. – Сильвия ведь не сотрудничала с немцами, да?

Очень показательный момент. За всей этой внешней бравадой неуверенный юноша в Хемингуэе продолжал бояться того, что могли подумать те “очень немногие”.

9. Бульвардье

Во всех слоях общества найдется немало людей, которые безумно самонадеянно и нещадно злоупотребляя французским языком, аттестуют себя “фланерами”, не имея ни малейшего представления о сути этого искусства, которое мы без колебаний ставим в один ряд с музыкой, танцем и даже математикой.

Луи Юар

“Психология фланера” (1841)

В 1860-х годах император Наполеон III, племянник Наполеона Бонапарта, очень опасался революции. Франция пережила век внутренних раздоров, но, как явствовало из опыта других стран, следовало ожидать худшего. Однако революции не случилось. Две мировые войны уберегли Францию от гражданской смуты до самых студенческих волнений 1968 года, которые стыдливо именуются les événements – событиями. Но генералы Наполеона этого не знали. Узкие улицы и многоквартирные дома сплошь отдавались под склады военной техники. Все настойчивее требовались широкие улицы, которые соединили бы все правительственные учреждения – чтобы при первых сигналах опасности по ним могла свободно передвигаться пехота, кавалерия и даже артиллерия.

Наполеон отдал приказ о переустройстве Парижа. Им занялся Жорж-Эжен Осман – “Барон” Осман, как он предпочитал себя называть, хотя и не имел дворянского происхождения, – который ничего не делал вполсилы. Он проложил свои бульвары через сеть улиц, рассадников болезней и эпидемий, и организовал