Лучи уходят за горизонт - [29]

Основываясь на недавних публикациях, Иоанн доказывал, что крах усилий Юстиниана по возрождению Римской империи объясняется не, как традиционно считалось, чрезмерным перенапряжением Византии, то есть не глупостью императора Юстиниана, а объективным фактором: бубонной чумой, истребившей свыше трети населения Византии и миллионы людей по всему миру. Работа пришлась по вкусу профессору, которому предстояло курировать обучение Иоанна в Аббертоне, и, не дожидаясь личной встречи, тот отправил Иоанну письмо, предлагая переработать работу в статью для публикации.

Основные претензии касались методики работы со свидетельствами Прокопия и прочих античных авторов — профессор рекомендовал критически проанализировать их и поправить стилистику. Выкроив неделю в конце лета, Иоанн принялся за дело. Родители позавчера улетели отдыхать в Африку, Мелисса поцеловала брата и укатила со своим молодым человеком (существование которого держалось в нестрогом секрете) в Лондон, на Ноттинг-Хиллский карнавал, и Иоанн, оставшись один, погрузился в VI век от Рождества Христова.

Иоанн почти не выходил из дома — разве что навестить в конюшне старую Грейс. Ездить верхом он так и не научился — гулять водил её конюх. Этим солнечным утром Иоанн перекинулся парой слов со Стивеном по скайпу — друг звонил ему из Нью-Йорка, где готовился к учебному году в Гарварде, — и сел за письменный стол.

Стивена не особо интересовала история, только глобальные процессы, и на статью друга он откликнулся скупой рецензией: «Любопытно». Но для Иоанна император Юстиниан, историк Прокопий, полководец Велизарий и все, с кем он встречался на страницах книг и чьи имена отстукивал на клавиатуре, были живыми собеседниками. За звучанием их имён, сохранившимися изображениями, рассказами об их привычках, личной жизни и подвигах Иоанн видел людей. Людей, которые жили, ходили по земле, любили и умирали. Они дышали тем же воздухом, видели такие же закаты и рассветы, они мыслили, они существовали. За каждой строчкой, посвящённой им, Иоанн видел долгую судьбу — семейную драму, тяжесть принятого решения, упорство, боль потерь и слёзы разочарования.

Всё, описанное в этих книгах, как часто повторял себе Иоанн, случилось взаправду. Сегодня об этих людях помнят лишь страницы книг, но эти книги они написали своими поступками, а не словами. Открывая волшебную дверь в прошлое и уходя в загадочный, жестокий, унесённый с ветром мир, Иоанн особенно остро ощущал ход времени. Он поражался человеческой истории, поражался тому, как века сменяют века, поколения сменяют поколения; и слова одних остаются навсегда, а других — растворяются без остатка. И ещё сильнее Иоанн ощущал себя самого — одинокого читателя в толпе перед скалами, возвышающимися из пропасти прошлого.

«Я тоже умру, — думал Иоанн, глядя, как белый лист на экране заполняют цепочки букв, образующих слова и предложения, — и если всё будет хорошо, то меня будут помнить, но как долго? Смогу ли я стать одним из тех, кто обрастёт мифами и станет легендой, о ком будут писать и говорить, чьё имя волны истории пронесут сквозь тысячелетия, чтобы когда-нибудь обо мне писал статью студент тридцать первого века нашей эры?»

Иоанну этого хотелось. Когда-то давно он писал эссе о викторианском премьер-министре XIX века Бенджамине Дизраэли, и, хотя новая история не особо вдохновляла Иоанна — она представлялась подражательством пигмеев античным великанам, — он запомнил вопрос, который Дизраэли задавал себе в юные годы: «Кем же мне стать, новым Александром Македонским или новым Гомером?» Сегодня, спустя сто пятьдесят лет, тот же вопрос волновал Иоанна.

Пока он сидел за столом в родительском поместье в Фарнборо, переписывал свою работу, предвкушал обучение в Аббертоне и мечтал о будущем, на расстоянии полуторачасового перелёта самолётом или одиннадцати часов на машине, в центре Мюнхена, недалеко от Мариенплац, на улице, которая упирается в колокольню церкви Святого Петра, за столиком в кафе сидела и курила молодая женщина. Она не дождалась человека, назначившего ей свидание, — двое смуглых бородатых мужчин схватили её и затолкали в белый ржавый минивэн. Она закричала, ей заткнули рот, она выронила сигарету на мостовую, и та тлела под грохот колоколов церкви.

Спустя три года эта женщина родит дочь и даст ей имя Элизабет.

9 февраля 2018 года. Аббертон

— Мне нравится, — свеженапечатанный, ещё пахнущий типографией журнал «Past & Present» в руках Иоанна был раскрыт на статье «Юстинианова чума: новый взгляд».

— Поздравляю, коллега, — улыбнулся профессор Бишоп.

Иоанн перечитал подзаголовок: «Автор: Иоанн Н. Касидроу, студент Академии Аббертона». Ему определённо нравилось, как смотрится его имя на плотной бумаге.

— Мне вышлют электронную копию? — спросил Иоанн.

— Попроси их, — ответил профессор Бишоп.

— Мне нужно ещё несколько экземпляров.

— Свой я тебе не отдам, — Бишоп откинулся в кресле и попытался свернуть толстый журнал в трубочку. — Сохраню на память.

— У вас таких много, — рассмеялся Иоанн.

— Купи, — сказал Бишоп. — Пока не распродали тираж, купи, сорви ценники и дари кому хочешь.