Лучи уходят за горизонт - [2]

— Во сколько? — спросил Иоанн.

— В пять. Вы выступаете сразу после отчёта директора «Меча». Он хочет лично передать вам слово.

— Ещё бы старина Мик не хотел бы передать мне слово сам! — рассмеялся Иоанн. — Мик помнит, кто двадцать лет назад предложил ему работу. Наглец и выскочка, зато честный.

— Правда? Честный — и стал директором «Меча»?

— Он обожал спорить, — проигнорировал шпильку Иоанн, — но однажды перепутал Йемен с Оманом.

— Так вот почему их конституции так похожи. Автор просто не видел разницы и заполнял шаблон…

— Всё и сам знаешь, да?

— Простите, — усмехнулся помощник.

— Что-то ещё?

— В перерыве с вами хотел поговорить генсек.

— А журналисты? На них у меня хватит времени?

— Боюсь, что в перерыве — нет.

— Вычёркивай. Пусть для них я останусь загадкой.

— Вам тяжело будет это сделать, — сказал помощник, тасуя пальцами отметки на планшете, — учитывая, что вы были их любимцем, когда я ещё не родился.

— А что от меня хочет генсек?

— Уточнить детали?

— Мы с ним всё обсудили ещё в Нью-Йорке.

— Хочет сказать, чтобы вы не слишком распускались?

— Точно.

— Чтобы вас правильно поняли.

— Я пятьдесят лет слежу за своими словами и пытаюсь быть политкорректным. С меня хватит.

— Так вы и заявите ему?

— Я скажу, что думаю.

Помощник помолчал.

— В любом случае ещё раз поговорить с ним вам не повредит.

— Да встречусь я с ним, — махнул Иоанн рукой. — Куда я денусь.

— Подтверждаю?

— Давай. Всё равно надо перекусить.

— Отмечаю: обед с самым могущественным человеком в мире…

— Я выпью кофе.

— Вам нельзя.

— Скажу врачу, что мне предложил самый могущественный человек в мире, и я не смог отказаться.

— Скажу вашей дочери.

— Лэтти плевать.

— Я скажу младшей, Федерике.

— Я же тебя уволю, дорогой, — засмеялся Иоанн.

— Мне давно пора найти новую работу, — сказал помощник. — Подъезжаем.

— Спасибо, что сообщил.

— Какое уродливое здание…

С авениды Корриентес они выехали на широкий проспект Девятого июля: в центре небольшой площади, носившей гордое название Республиканской, возвышался знаменитый Обелиск. Светлое напоминание о том, что городу уже больше пятисот лет, сегодня несло на себе отметину современности: огромную и кривую красную надпись «ООН — 4-Й РЕЙХ». Сотрудники правопорядка тщетно пытались её оттереть под улюлюканье протестующих, собравшихся за ограждениями с обеих сторон площади. Гостей Генеральной Ассамблеи они приветствовали знакомыми лозунгами: «КТО СТОРОЖИТ СТОРОЖЕЙ?», «ПОМНИ ТАМАЛЕ!» и «ДОЛОЙ МИРОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО!».

Мотоциклисты разъехались в стороны, и серебристый лимузин в одиночестве совершил круг почёта по площади, объехав Обелиск. С другой его стороны Иоанн увидел не менее остроумную надпись: «ГЕНСЕК — это ФЮРЕР». Машина остановилась у входа в новопостроенное здание Организации Объединённых Наций, которое помощник Касидроу обозвал «уродливым». В ясную погоду, сверкая солнечными батареями на крыше и эмблемой ООН, золотистым глобусом в оливковых ветвях на фасаде, здание вполне могло выглядеть пристойно. Но сегодня, в сумрачный день, с оцеплением из полицейских кордонов и роем журналистов у входа, впечатление оно производило действительно убогое.

— Ты просто не видел здание Организации в Лахоре, — сказал Иоанн, наблюдая, как сгрудились над входом дроны прессы и репортёры вступили в борьбу с охраной, стремясь прорваться поближе.

— Нет, — ответил помощник, — тот сарай вы посещали без меня.

— Тебе, наверное, было около пяти лет.

— Мои счастливые годы.

— Нас там чуть не взорвали, — вспомнил Иоанн. — Когда я услышал взрыв, то испугался только того, что моя жизнь оборвётся в какой-то дряхлой двухэтажной хибаре, где даже нет горячей воды.

— Вам повезло.

— Больше я туда не поеду.

— Пойдёмте, — сказал помощник. — Вас ждут.

Телохранитель распахнул дверь, и истошный рёв толпы, щелчки фотоаппаратов и вой сирен навалились на Иоанна. Он вышел и распрямился во весь рост, застёгивая пиджак и дожидаясь, пока помощник выберется следом. Иоанн улыбнулся и помахал рукой нацеленным на него камерам, вспоминая юность. Стараясь оставаться серьёзным, он прошёл в здание ООН, посмеиваясь про себя: всё происходящее напоминало ему премьерный показ фильма с участием голливудских звёзд первой величины, а не эпохальное политическое событие.

2 февраля 2052 года. Дели

Элизабет Арлетт возвращалась в Дели — в город, покинутый в юности и ненавидимый всей душой. Здесь ей предстояло провести полтора дня — проконтролировать ход переговоров между «Голд Корпорейшн», титаном мирового рынка биотехнологий, чьи интересы она представляла, и небольшой индийской фирмой, совершившей революцию в области пренатальной генной инженерии. Специалисты «Джиан Продакшн Лимитед» сумели применить технологию нейробиологического программирования к двухмесячному плоду в материнской утробе, и капитализация компании выросла с трёхсот миллионов до восьми миллиардов долларов. «Голд Корпорейшн» немедленно связалась с её руководством и предложила поглощение на взаимовыгодных условиях.

Переговоры поручили вести Элизабет — тридцатидвухлетней, самой молодой из вице-президентов корпорации, уже успевшей приобрести репутацию whiz kid. Элизабет отлично справлялась с поставленной задачей, но страдавший от Болезни Ле Джиан, президент «Джиан Продакшн Лимитед», пожелал лично встретиться с ней для подписания договора. Он не мог покинуть Дели по состоянию здоровья, и Элизабет пришлось лететь к нему — в город, куда она поклялась никогда не возвращаться.